Пребудь со мной - [97]
Когда все вошли в дом, папа встал в гостиной, не снимая пальто, голова его была опущена, будто потолок в комнате вдруг оказался для него слишком низким.
— Наверх, девочки. Тотчас же! — скомандовала бабушка, щелкнув пальцами.
И девочки пошли за ней наверх, но, когда Кэтрин обернулась, папа улыбнулся ей какой-то смешной, вроде бы удивленной улыбкой, и она поняла, что все и правда пошло не так, как надо, но черные иголки у нее в животе перестали колоться. Она села рядом с Джинни на кровать и стала петь ей тихонько песенку за песенкой.
Внизу Тайлер все стоял в гостиной. Он посматривал то на диван, то на кресло-качалку, потом повернулся и заглянул в столовую. Посмотрел на мать, вошедшую в комнату, пожал плечами и улыбнулся ей. Но лицо ее было серым, губы — совершенно бесцветными.
— Мама, — сказал он, — сядь. Тебе нехорошо?
Очень медленно она опустилась на диван, на самый краешек. Тайлер подошел и сел рядом с ней.
— Сними же пальто, — сказала она тихо, почти шепотом. — Ради Всевышнего на небесах!
Он снял пальто, не вставая с дивана.
— Мама, что не так?
Мать повернулась к нему лицом. Ее глаза казались нагими, лишенными ресниц, веки покраснели.
— Что не так? — повторила она. Голос ее был по-прежнему очень тихим. — Никогда я не переживала такого унижения. Никогда в жизни. Ни разу — за всю мою жизнь.
Тайлер оперся о спинку дивана и стал разглядывать кончики своих черных кожаных ботинок. Края ботинок намокли — он оставил галоши в церкви, у себя в кабинете.
— Пережить унижение — это хорошо, — сказал он.
— Прекрати.
Тайлер увидел, что рука у матери дрожит.
— Я скажу тебе только одно, Тайлер Ричард Кэски. Это вовсе не хорошо — в последний раз увидеть Сьюзен Брэдфорд. А ты видел ее сегодня в последний раз. Ей было так неприятно, что она едва могла на меня смотреть и сразу пошла к своей машине.
Тайлер представил себе эту картину: Сьюзен садится в свою машину в конце парковки, надевает темные очки и едет обратно в Холлиуэлл и все ее существо охвачено неприязнью.
— Ну и ладно, — произнес он. — Это ничего.
— А теперь скажи мне, что ты намереваешься делать? У тебя явно нервный срыв, Тайлер, и наблюдать это просто отвратительно. Не понимаю, почему ты раньше не обратился ко мне, не предотвратил этот ужас, эту сегодняшнюю сцену.
— Неужели у меня нервный срыв? — спросил он.
— Взрослый мужчина не выходит вот так, перед всеми, и не ведет себя так, как ты повел себя сегодня, если только он не тяжко-тяжко болен.
— Почему же ты так рассердилась на меня? — спросил Тайлер.
— Тебе придется вернуться со мной в Ширли-Фоллс, — заявила его мать, и голос ее обрел прежнюю силу. — Но клянусь тебе, Тайлер, я не смогу долго терпеть этого ребенка в моем доме. А ты не сможешь сам о ней заботиться. Я позвоню Белл и узнаю, что она сможет сделать.
— Какого ребенка?
— Кэтрин, разумеется.
— Я не собираюсь ехать с тобой в Ширли-Фоллс, мама. Никто из нас тебе в твоем доме не нужен. И на самом деле мне очень хочется, чтобы ты оставила Джинни здесь.
Его мать поднялась на ноги.
— Ты безумен, — сказала она. — Ты и в самом деле сошел с ума. Впервые со дня смерти твоего отца я не имею ни малейшего представления, что мне делать.
Тайлер оглядел комнату:
— Я не думаю, что я безумен.
— Сумасшедшие никогда так не думают.
Старая собака Минни встала, проковыляла до дальнего угла комнаты, свернулась там и, уложив морду на лапы, следила за ними печальными глазами.
— Мама, милосердные небеса! Ты ведешь себя так, будто я убийца. — Тайлер снова оглядел гостиную. — Может быть, я такой и есть, — пробормотал он, думая о таблетках, которые оставил у кровати Лорэн. — Может быть.
— Ну хорошо. Надевай обратно пальто. Я звоню Белл, и мы уезжаем.
Тайлер встал, прошел через гостиную и сел на один из стульев в столовой. Его мать пришла туда вслед за ним, и он долго смотрел на нее, прежде чем заговорить. Говорил он совершенно спокойно:
— Я сейчас никуда не поеду, мама. Мне нужно позаботиться о моей жизни и о моих детях. Я не хочу, чтобы ты забирала с собой Джинни. И я не прошу: я просто говорю тебе это.
— А я не оставлю с тобой эту малышку.
Тайлер медленно наклонил голову:
— Оставишь. Мы с тобой не нуждаемся в соломоновом решении — разрезать младенца пополам.
Миссис Кэски схватила сумочку, в яростной спешке застегнула пальто.
— Так что же ты все-таки собираешься делать, могу я спросить?
— Я не знаю, — ответил Тайлер. — Правда не знаю.
Телефоны из дома в дом в городе не звонили ни в тот день, ни даже в дни, за ним последовавшие. Садясь за воскресный обед, горожане были молчаливы, говорили лишь тогда, когда нужно было указать детям, чтобы те воспользовались салфеткой или помогли убрать со стола. Словно произошла смерть, с которой трудно примириться, которую трудно воспринять, и людьми овладела характерная для Новой Англии сдержанность, уважительное молчание, за которым крылась и некоторая доля вины, если принять во внимание то, чему они стали свидетелями.
Многими владело чувство неловкости, и, к тому времени, как спустилась тьма, некоторые женщины стали тихонько спрашивать своих мужей, не думают ли они позвонить в фермерский дом, дабы убедиться, что с Тайлером все в порядке.
Колючая, резкая, стойкая к переменам, безжалостно честная и чуткая, Оливия Киттеридж — воплощение жизненной силы. Новый сборник рассказов про Оливию пулитцеровского лауреата Элизабет Страут (премия получена за «Оливию Киттеридж») — это настоящая энциклопедия чувств, радостей и бед современного человека. Оливия пытается понять не только себя, свои поступки, свои чувства, но и все, что происходит вокруг нее, жизнь людей, что попадаются ей на пути. Это и девочка-подросток, переживающая потерю отца и осознающая свою сексуальность, и молодая женщина, которая собралась рожать в разгар праздника, и немолодой мужчина, что не разговаривал с женой целых тридцать лет и вдруг узнал невероятное о своей дочери, а то и собственный сын, который не понимает ее.
Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «О: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров но обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а предлагающаяся вашему вниманию «Оливия Киттеридж» была награждена Пулицеровской премией, а также испанской премией Llibreter и итальянской премией Bancarella.
Элизабет Страут сравнивали с Джоном Чивером, Стейнбеком и Рэем Брэдбери, называли «Ричардом Йейтсом в юбке» и даже «американским Чеховым»; она публиковалась в «Нью-Йоркере» и в журнале Опры Уинфри «O: The Oprah Magazine», неизменно входила в списки бестселлеров по обе стороны Атлантики и становилась финалистом престижных литературных премий PEN/Faulkner и Orange Prize, а уже известный российскому читателю роман «Оливия Киттеридж» был награжден Пулитцеровской премией. Великолепный язык, колоритные типажи, неослабевающее психологическое напряжение обеспечили ее книгам заслуженный успех, начиная сразу с дебютного романа «Эми и Исабель», который заслужил сравнения с «Лолитой» Набокова и был экранизирован телестудией Опры Уинфри.
Люси просыпается в больничной палате и обнаруживает рядом собственную мать. Мать, которую она не видела много лет, которая никогда не была с ней нежна в детстве, которая не могла ее защитить, утешить, сделать ее жизнь если не счастливой, то хотя бы сносной.Люси хочется начать все с чистого листа. Быть просто Люси Бартон – забыть, как родители били ее и запирали в старом грузовике, забыть, как ее, вечно грязную и оборванную девочку, унижали и дразнили в школе.Но в то же время взрослой Люси – замужней женщине, матери двух дочерей, автору нескольких опубликованных рассказов – так не хватает материнского тепла.И мать ее тоже одинока, и ей тоже, наверное, не хватает душевной близости.
После смерти отца Джим и Боб Берджессы вынуждены покинуть родной город – каждый из них по-своему переживает трагедию, им трудно смотреть в глаза окружающим и друг другу. Жизнь братьев складывается по-разному: Джим становится успешным и знаменитым адвокатом. А Боб, скромный и замкнутый, так и остается в тени старшего брата.Проходят годы, и братьям приходится вернуться в родной город, где живут тени прошлого, где с новой силой вспыхивают те страхи, от которых они, казалось бы, смогли убежать.В этом романе, как и в знаменитой «Оливии Киттеридж», Элизабет Страут удалось блестяще показать, сколь глубока человеческая душа и как много в ней того, в чем мы сами боимся себе признаться.
Новая книга Элизабет Страут, как и ее знаменитая «Оливия Киттеридж», — роман о потерянном детстве. Каждая история в нем — напряженная драма, где в центре — мрачное прошлое и почти беспросветное настоящее. Если детство прошло в домашнем аду, с отцом-насильником, как тяжело будет жить с этим секретом? Можно ли простить родную мать, не сумевшую защитить от жестокости? Одно неверно сказанное слово в детстве может вернуться бумерангом в настоящем, вызвав боль, стыд и отчаяние. Тайны, которые ты тщательно хранишь, в любой момент могут выплыть наружу. В «Когда все возможно» все герои находятся в зависимости от собственного прошлого, а настоящее расставляет ловушки.
Николае Морару — современный румынский писатель старшего поколения, известный в нашей стране. В основе сюжета его крупного, многопланового романа трагическая судьба «неудобного» человека, правдолюбца, вступившего в борьбу с протекционизмом, демагогией и волюнтаризмом.
Творчество болгарского писателя-публициста Йото Крыстева — интересное, своеобразное явление в литературной жизни Болгарии. Все его произведения объединены темой патриотизма, темой героики борьбы за освобождение родины от иноземного ига. В рассказах под общим названием «Зерна гранита» показана руководящая роль БКП в свержении монархо-фашистской диктатуры в годы второй мировой войны и строительстве новой, социалистической Болгарии. Повесть «И не сказал ни слова» повествует о подвиге комсомольца-подпольщика, отдавшего жизнь за правое дело революции. Повесть «Солнце между вулканами» посвящена героической борьбе народа Никарагуа за свое национальное освобождение. Книга предназначена для широкого круга читателей.
В сборник вошли три повести современных писателей Кубы: Ноэля Наварро «Уровень вод», Мигеля Коссио «Брюмер» и Мигеля Барнета «Галисиец», в которых актуальность тематики сочетается с философским осмыслением действительности, размышлениями о человеческом предназначении, об ответственности за судьбу своей страны.
Вот уже тридцать лет Элис Манро называют лучшим в мире автором коротких рассказов, но к российскому читателю ее книги приходят только теперь, после того, как писательница получила Нобелевскую премию по литературе. Критика постоянно сравнивает Манро с Чеховым, и это сравнение не лишено оснований: подобно русскому писателю, она умеет рассказать историю так, что читатели, даже принадлежащие к совсем другой культуре, узнают в героях самих себя. В своем новейшем сборнике «Дороже самой жизни» Манро опять вдыхает в героев настоящую жизнь со всеми ее изъянами и нюансами.
Впервые на русском языке его поздний роман «Сентябрьские розы», который ни в чем не уступает полюбившимся русскому читателю книгам Моруа «Письма к незнакомке» и «Превратности судьбы». Автор вновь исследует тончайшие проявления человеческих страстей. Герой романа – знаменитый писатель Гийом Фонтен, чьими книгами зачитывается Франция. В его жизни, прекрасно отлаженной заботливой женой, все идет своим чередом. Ему недостает лишь чуда – чуда любви, благодаря которой осень жизни вновь становится весной.
Трумен Капоте, автор таких бестселлеров, как «Завтрак у Тиффани» (повесть, прославленная в 1961 году экранизацией с Одри Хепберн в главной роли), «Голоса травы», «Другие голоса, другие комнаты», «Призраки в солнечном свете» и прочих, входит в число крупнейших американских прозаиков XX века. Самым значительным произведением Капоте многие считают роман «Хладнокровное убийство», основанный на истории реального преступления и раскрывающий природу насилия как сложного социального и психологического феномена.
Роман «Школа для дураков» – одно из самых значительных явлений русской литературы конца ХХ века. По определению самого автора, это книга «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью» и который, приобщаясь к миру взрослых, открывает присутствие в мире любви и смерти. По-прежнему остаются актуальными слова первого издателя романа Карла Проффера: «Ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще».