Праздношатание - [17]

Это было еще одно откровение. Этот человек не просто стрелял, как попало, как это делал я; он отступил от самого предмета стрельбы, отделил его от реальности, разобрал на части, изучил элементы, сделал выводы, и вновь соединил все вместе.

Я не знаю, что об этот думал мой отец, потому что он пользовался помповым ружьем с одним стволом, и я не замечал, чтобы лично он ставил какие–либо эксперименты, но я, поколебавшись, начал понимать, что, наверное, все–таки можно, так или иначе, исследовать мир.

Больница

Это история пребывания в больнице, которое должно было быть обыкновенным, но с самого начала пошло не туда.

Однажды утром в декабре 1998 года мне стало трудно дышать. К тому времени, когда дочь привезла меня в неотложную помощь, у меня посинели ногти. Выяснилось, что у меня воспаление легких. Поскольку емкость моих легких ограничена 1.5 литрами (у моего брата — 6 литров), это сочли серьезным. И таким образом, меня поместили в городскую больницу Ванкувера.

В конце дня меня положили в палату с тремя другими пациентами. Все пошло плохо с этого момента и почему, я не знаю. Это не имело отношения к персоналу больницы, а произошло из–за неизвестной до тех пор странности моей натуры. Я стал отчужденным, это старое слово, но оно более точно, чем «сумасшествие». Воспоминания о тех днях смутные, но я знаю, что в недолгие часы первого дня я был в сознании и чувствовал себя брошенным. В палате, наверняка, была кнопка вызова, медсестра мне ее, конечно, показывала и объясняла, как ею пользоваться. Но я или забыл, или не мог ее найти, или я даже не знаю что. Теперь мне даже трудно поверить, что я затем сделал. Я поискал сигнальную кнопку, которой смог бы вызвать сестру. Но нашел я только утку в форме урны из нержавеющей стали с припаянной к ней ручкой. Это был устрашающий по массивности сосуд и, как я тогда подумал, переусложненный для всего лишь пинты мочи. Любой рациональный человек, наверное, постучал бы этой уткой несколько раз по полу, чтобы привлечь внимание. Вместо этого, пренебрегая хотя и слабым, но все же отчетливым сомнением в целесообразности такого действия, я умышленно метнул утку в потолок так, что она рухнула на бетонно–мозаичный пол со звоном, способным разбудить мертвого. Сразу же последовали и внимание, и громкие упреки. С этого момента я стал проблемным пациентом.

На следующий день после этого подвига меня поместили в палату интенсивной терапии.

Только я там оказался, как у меня начались галлюцинации. Если я лежал с открытыми глазами, я видел саму палату. Когда глаза закрывались, я видел комнату, наполненную старой деревянной мебелью. Были и варианты. Однажды я увидел знакомый участок пастбища на ферме, где я вырос.

Некоторые необходимые медицинские детали: когда дыхательные мускулы пациента так ослаблены пневмонией, что дыхание подвергается опасности, подключается вентилятор. Он запускает дыхание вдуванием воздуха в грудь пациента. При этом мускулы отдыхают, пока пациент поправляется. В определенных случаях, таких, как мой, единственный способ подключить этот вентилятор к пациенту — это проделать отверстие в дыхательном горле и вставить изогнутую трубку, называемую «трахеостома», таким образом, через это устройство и осуществляется дыхание.

Поскольку голосовые связки выше этой самой трубки, речь в это время невозможна. Все общение проходит посредством кивка, мотания головой или — письменно. Ты перестаешь быть человеком. Еще одно осложнение — то, что в трубке собирается мокрота, и ее надо периодически откачивать. В трубку вставляют отсос, и пациент давится и выкашливает мокроту до тех пор, пока она достигнет уровня отсасывающей трубки. Внедрение посторонних людей в мой организм было бы переносимо, если бы мне хоть что–то объяснили; если бы я видел трубку и мог понять, что в ней происходит, и если бы я знал, что надо задерживать дыхание, проходя испытание отсасыванием…Но никто ничего не объяснил, это было ужасно, я думал, что задыхаюсь.

И все же, ужасно или нет, причин действовать нерационально у меня не было. Мое поведение, однако, стало абсолютно ненормальным. Мне снисходительно говорили, что я совсем запутался. Запутался? Да я просто чокнулся.

Это случалось ночью. Днем я, казалось, был в здравом уме. Я писал бесконечные записки посетителям. Медсестры и врачи были безгранично приветливы и, казалось, мне симпатизировали. Мне нравятся медики, они такие умные. И они воистину делают реальную работу в реальном мире.

Но ночи! Ночи были такой запутанной смесью снов, галлюцинаций и реальных событий, что я до сих пор не могу в этой смеси разобраться. Я знаю, что был настоящим испытанием для медсестер. Однажды утром перед пересменкой вежливая маленькая китайская медсестра с укором объясняла, что ночью им было со мной тяжело. По всей вероятности, они узнали, что я вылез из кровати и начал пользоваться уткой — обычной пластмассовой — в этот раз. Я не знаю, почему что–то оказалось неправильно, но они почему–то протестовали, потом сцепились со мной, и все кончилось тем, что я облил их всех, всего себя, и всю свою кровать. Все пришлось мыть. «Мистер Гринуэй, вы вели себя очень плохо». Поскольку ночи несли для меня кошмары, я и сам становился кошмаром для персонала.