Праздник жизни - [11]

Не разговаривали и Елена с Тодхаузеном, шедшие следом за медленно двигавшейся телегой.

Тодхаузен боролся с собой и был озадачен. Он исполнил все, что мать просила сделать ради отца, он был свободен. И ни минуты не должен был больше задерживаться тут. Рассказ матери о том, как Элеонора толкнула его отца на смерть, заменял Тодхаузену все Библии. Он знал его наизусть до самых мелочей и невольно постоянно к нему возвращался. Он тосковал об отце с такой силой, с какой вообще живой человек может тосковать о другом. Он рассказывал невидимому отцу обо всем, что с ним происходило. По фотографиям пытался представить его живым. Он никогда не делился с матерью своими страданиями, ибо мать была нервозной, мелочной, вечно удрученной. Иногда Тодхаузену даже казалось, что она ревнует его к покойному мужу за ту любовь, которую сын испытывает к отцу.

Его обидчица, его враг, которую до сих пор он лишь воображал, а порой и видел в бредовых снах, лежала сейчас под землей. Но все произошло и продолжало происходить совсем иначе, чем Тодхаузен представлял себе. Никому он больше не должен мстить, как задумал, когда был еще подростком, - долг был погашен сам собой. Если покой, который обрела Элеонора под холмиком весенней земли, можно считать расплатой за смерть отца. Как затерявшиеся в морских просторах следуют за зовом сирен, так и он следовал за медленно катившейся повозкой в дом Элеоноры. А рядом он слышал шаги Елены, и ему подумалось, что, когда дети выбирают родителей, они - всего лишь души и ничего не знают о плотской жизни. Тодхаузен увидел, как соприкоснулись их тени. Или свет, который светил им в спины, мог сотворить только тени?

Праздник жизни

С благодарностью распрощавшись с Петерисом, соседом-бобылем, провожающие с минуту смотрели, как он исчезает вдалеке, понукая лошадь в траурной упряжи. Зайдя в дом, все расселись кто где и стали тихо переговариваться.

Елена задержалась в саду. Она тянула время и побаивалась зайти в дом словно опоздавший на праздник, который страшится оказаться под перекрестным огнем взглядов, когда веселье уже в самом разгаре. Вдалеке кто-то жег прошлогодние листья или траву. Столб дыма поднимался в небо. Элеонора была душой - где-то между дымом и небом. Елена смотрела в ясное небо и вдыхала восходящий воздух. Она закрыла глаза и увидела бесконечную вереницу людей, которые все, как один, и медленно, как река, проплывали вдали. В руках они несли туески и посудины. Они плыли молча, и в единении их не было обреченности. Они совершали жертвоприношение во имя веры. Бескрайнее поле, все в туесках и посудинах. Утром они наполнятся росой. Тут же люди и плачут. И слезы их наделены силою. Они пробиваются в потусторонний мир.

Через окно за Еленой наблюдал Тодхаузен. Елена была притягательной точкой в этой серой пустыне, единственной точкой, к которой вольно или невольно обращался взгляд. Происходящее затягивало Тодхаузена, словно зыбучие пески. Может быть, вскоре из песка будет торчать лишь его голова и под палящим солнцем не найдется никого, кто бы подал ему живительный глоток воды?

Он еще может спастись. Вскочить в свою машину и умчаться, и поздним вечером в компании с друзьями и девушками опрокинуть стаканчик-другой и описать свое удивительное приключение с таким смаком, что от смеха все попадают.

Но он позволил песку затянуть себя, хотя и испытывал чувство легкого страха - как когда-то подростком, когда из рук матери посреди комнаты случайно упал и разбился градусник.

Блестящие, невероятно подвижные капли в мгновение ока разбежались по сверкающему лаком скользкому паркету. И мать, измученная и болезненно впечатлительная, стала кричать нечеловеческим голосом, чтобы Уга, не дай Бог, не вошел в комнату, что надо вызвать аварийную бригаду, которая соберет ртуть, продезинфицирует комнату и все тщательнейшим образом - по крайней мере дважды - проверит. Такой бригады в городе не нашлось. Угу на два дня заперли в его комнате, и соседи, пожалевшие мальчика, принялись помогать матери - ползали по полу с бумажными салфетками, зубными щетками и хитрыми мешочками, куда тщательно собирали ртуть. Уга долго боялся большой комнаты, а термометров с ртутью боится и по сю пору. Ибо с того злосчастного дня Тодхаузену время от времени снится один и тот же сон.

Рассевшиеся по кругу люди исполняют какой-то странный ритуал - тот, что в центре круга, разбивает термометр, и все спокойно сидят и смотрят, как по полу разбегаются серебряные шарики. После этого все, словно по уговору, поднимаются и уходят.

Тот, кто нечаянно унесет с собой ртуть, обречен.

Во сне Уга всегда следовал за одним и тем же мужчиной, которого в жизни никогда не видел. Мужчина выходил из ритуального помещения и тщательно осматривал свою одежду. Убедившись, что на сей раз ему повезло, мужчина облегченно вздыхал, ибо бросать вызов судьбе - захватывающе интересно, а вот умирать совсем нет.

Потом мужчина, освещаемый луной, шел по направлению к морю, садился в дюнах и, похоже, размышлял о своей жизни. И вдруг с ужасом замечал на мизинце что-то сверкающее. И, присмотревшись, отчетливо видел крохотный ртутный шарик.