Праздник жизни - [13]

Как-то уже сумерках сидели мы в дюнах и услышали, как где-то плачет ребенок. Она улыбнулась и сказала - кто-то в корзинке на берегу малыша бросил. Нам надо накормить его и научить быть счастливым.

У самой кромки воды мы нашли малыша тюленя. Он в отчаянии колотил своими маленькими веслами-ластами и, весь в песке, жалобно плакал. Она сказала, что тюленями рождаются самые лучшие люди. В ком нет ни крупинки зла. Это видно по их глазам, и поэтому они бессловесны - только кричат так же, как люди. Беспомощный и добрый, он бежал от людей. Но все-таки мы поймали его, чтобы выпустить в море, на волю.

Говорили мы мало, поэтому единственное, чего я не могу вспомнить сегодня, это ее голос. Помню только, что в последнюю ночь у моря она мне сказала, что в ней живут два человека - плохой и хороший. Что, заснув у меня на руках, она видела во сне большого белого быка - у него была рана в ноге, и он жалобно мычал. Она попыталась помочь животному и, собрав все силы, положила его больную ногу к себе на колени и поливала ее прохладной водой, чтобы уменьшить боль. Бык не сопротивлялся и смотрел на нее большими, влажными от слез глазами. Ее прикосновения заживили рану, и тут она увидела, как огромный белый бык убегает от нее. Она почувствовала, что смогла бы запрыгнуть ему на спину и умчаться с ним все равно куда. Но что-то удержало ее, и, когда она смотрела, как бык постепенно исчезает вдали, ей показалось, что душа ее наполнилась несказанным белым светом, и она почувствовала, как исчезает в ней зло.

В этот сон я поверил, ибо наяву видел, как стадо коров брело в море купаться. Застыв на желтом песчаном берегу, как соляной столбик, я смотрел на неторопливо бредущих животных, а сердце мое так и рвалось наружу и бешено мчалось к воде, чтобы успеть запрыгнуть на какую-нибудь коричневую спину. И, хотите верьте, хотите нет, стоя на берегу, я видел себя переплывающим море на спине у коровы, крепко вцепившимся в ее изогнутые колесом рога. И казалось, я никогда не ведал, что такое зло.

Но все же мне странно было слышать ее слова об исчезнувшем зле, ибо в ней никакого зла быть не могло. Она любила меня душой и телом, и я ее тоже, без притворства. Ведь люди не умеют притворяться, когда такое случается в первый раз.

Вечерами она просила дать ей большую рогатую раковину, которую из дальних стран привез мой отец, и уходила одна в дюны. Там она, прижав раковину к уху, слушала. Удивленный, я говорил, что море можно слушать и так. Она мне отвечала, что море, которое живет в раковине, - это душа, которая не умирает. Живая и невидимая, она уводит туда, где нет ни боли, ни смерти. Она сказала, что раньше боялась смерти.

А слушая упрятанную в раковине душу, она видела, будто сидит у окна в плетеном кресле и смотрит на море. Потом она умирала, медленно сползала с кресла, видела себя уже на полу, в котором жук-точильщик прогрыз свои тоненькие тропки, и тут время начинало мчаться - дом рассыпался, каменная пыль смешивалась с землей, земля жадно впитывала дождь, пролившийся чудесным образом, и на этой плодородной земле вдруг вырастала трава с темно-красными стебельками. И она превращалась в рыжевато-красный луг, который волновался на морском ветру, и страх отступал.

Всегда, когда я был на шаг от смерти, я знал, что душа моя превратится в порыжевший луг, и страх отступал.

Прошло немало времени, меня швыряло, как по волнам, я тонул, я спокойно плавал, я спасал и спасался, пока однажды над дверьми очень старого дома не наткнулся на выцарапанную странную надпись: "Все, что ты делаешь, тщетно".

Откинув голову, я прочел ее не раз и не два и понял, что некоторые вещи я сделал не зря - когда накладывал листья подорожника на ее изъеденные солью раны и когда ржавыми ножницами старался подровнять пряди ее волос.

Елена видела, как Ионатан, закончив рассказ, опустил голову и сцепил замком пальцы. Она смотрела на его ногти - маленькие деревянные шпеньки. Может быть, он превратится не в порыжевший луг, может быть, он превратится в морскую птицу?

Елене казалось, что Ионатан наконец-то освободился, что скорбел он по живой Элеоноре. Елена подумала, что Ионатан Симанис прожил свою жизнь на берегу моря, словно поросшая мелкими ракушками водоросль. Он обвивался вокруг Элеоноры и только теперь сможет позволить себе привольно качаться в ритме волн. Елена улыбнулась, представив себе седого Ионатана водяным растением. Освободившись от Элеоноры, он полощется на волнах, как лента на освещенной солнцем морской глади. Елена попыталась припомнить выцветшую черно-белую фотографию Элеоноры в молодости, с глубоко запавшими глазами, причесанную на прямой пробор. Вот такая она держала в плену Ионатана всю жизнь - как мелкие ракушки держат водоросль.

Море в раковине и раковина в море, рыжие луга в душе и душа в рыжих лугах, любовь в листьях подорожника и листья подорожника в любви. Любовь-повилика и была той невидимой, но удивительно живой нитью, которая только-только начала соединять Елену с чем-то большим, неподвластным разуму.

Однажды она своими глазами видела место, где какая-то крохотная речушка впадала в море. Как безмятежно она сливалась с могучими морскими волнами, которые вздымались и разбивались друг о друга. Елене захотелось тогда очутиться в том месте, где речушка брала свое начало, ибо со стороны моря казалось, что спокойный поток течет вспять. Она несколько раз громко повторила себе, что реки не начинаются в море, что реки в море впадают. Реки впадают в море. Вдоль берега речки Елена поднималась долго, пока вены от колен до щиколоток не взбухли, как витые шнуры. И когда шла она вдоль берега моря, она чувствовала себя невыразимо счастливой, и казалось, что маленькая девочка, случайно повстречавшаяся ей в одном из полузаброшенных рыбацких поселков, в следующем поселке встретит ее со своими внуками, которые, как в незапамятные времена, копченую камбалу будут есть руками, тщательно обсасывая косточки, боясь подавиться, потому что кому же хочется умереть на берегу моря с костью в горле. Время, похоже, все так же бежало вперед повсюду, - но только не там, где Елена шла вдоль берега.