Праздник - [10]

- Знаете что? - решил покончить все разом Шапошников.

- Сегодня я никак не могу. Без вас хватает. А вот после праздников... Чего-нибудь прикумекаем.

И старуха как-то сразу поникла. Лешка еще раньше заметил: не верит она в удачу. Отчаяние привело. А теперь все на место встало.

Шапошников это тоже почувствовал.

- После праздников, значит, - словно оправдываясь, повторил он.

Но старуха ничего не ответила. Снова бочочком, бочочком

- вензеля на "Т" опять смазались...

- Защ-щ-щ-щ-щитник! - хохотнула ей вслед Клавка. Даже не хохотнула, а сплюнула.

Шапошникову еще неуютней стало. Чертеж из стола достал, развернул, назад в ящик бросил.

И Лешка не выдержал.

- Бабуля! - выбежал он следом.

Старуха стояла в метре от фонаря, такая же сгорбленная.

- Постойте, бабуля!... Вы понимаете?... Клавка все врет! Вы не слушайте Клавку!

Но старуха хотела идти, и Лешка схватил ее за руку.

- А мазню эту можно бензином смыть. Я у шоферов попрошу. И краску достану. С кладовщиком поговорить надо.

- Ты что же, сынок, оправдаться хочешь? - посмотрела она на Лешку маленькими чужими глазами. До того чужими, что Лешка себя горбатым почувствовал. - Я ведь все понимаю,

- и забрала руку. - А на твои оправдания у меня денег нету.

- Да какие деньги?...

- А как же без денег? В человеке всегда что-то есть, что бы денег стоило. А ежели нет - человек ли он после этого?

Лешка еще минут десять стоял. Из-за спины доносились лязг тачек и скрежет подъемников. Но Лешка как будто другое слышал: пятно на снегу, в унисон фонарю, туда и сюда покачивалось, словно маятник, - и эти вот скрежет и лязг - будто ось у часов скрипела. А маятник - то к пепелищу, то к Лешке, - и Лешке казалось: сейчас, к сапогу, потом вверх устремится... Но нет, ветер дул все сильней, добирался до самых лопаток - и фонарь относило. А с ним и пятно - яркий желтый яичный желток - все ближе туда, к пепелищу.

Магазин был за углом. Шагов пятьдесят. Но место паршивое. Патрули целый день. Комендантский "козлик" в любую минуту нагрянуть может. Лешка вообще самоволки терпеть не мог. Идешь, озираешься, будто вор какой-то. И каждый болван, звездой или лычкой помеченный, над тобою власть свою кажет. Мол, где увольнительная? Почему на свободе болтаешься? Будто он тебе эту свободу дал, и теперь, как сдачу с рубля, отчета требует. Да и гражданские не лучше бывают. Так и ждут: сейчас в драку полезешь, на женщину бросишься... Словно в толк не возьмут, что такой же ты точно как все, лишь одели тебя по-другому. Лешка даже до того додумался:

олень человека убийцей и на улицу выпусти - так под этими взглядами точно убьет. А выряди лордом - лордом станет. И кто знает, может в революцию, когда люди друг на друга красные тряпки цепляли - так эти вот тряпки больше чем псе призывы и лозунги сделали?

Магазин закрывался. 13 дверях стояла девица с пумпоном на вязаной шапке и всех выпроваживала. Мол, в два приходите, а сейчас мы обедаем. Лешка хотел пройти мимо, но девица его не пустила.

- Не слышишь? Обедаем.

- Я к Ларисе, - исподлобья посмотрел на нее Лешка.

- Это по какому ж вопросу?

- Витрину украсить.

- А-а! - встрепенулся пумпон. - Так ты, значит, художник!

В магазине было тепло и тесно. Прилавки вдоль стен, пирамиды консервов, кильки на ржавом подносе. Лариса сидела у окна, за маленьким столиком, перебирала открытки. "59", "59"... - на каждой. Где из кумачных лент, где на красном полотнище, что держит в руке здоровенный дебил в спецовке рабочего. Тут же, сверху, пудовые буквы - "КПСС", - а снизу, помельче: стройки, ГЭСы, заводы, - будто этими буквами их придавило.

- А я уже думала не придешь, - улыбнулась Лариса. - Решила сама что-то выбрать.

- И как?

- Все равно. Рисовать было б проще.

На Ларисе был белый халат и вчерашний свитер, по которому, как и вчера, стекала янтарная капля.

- Зубной порошок. И гуаши немного, - сказал Лешка.

- Светка! - позвала Лариса. - Гуашь принеси! Но Светке было не до того, она как раз разделывалась с последним посетителем, долговязым стариком с одинокой бутылкой в авоське. Старик с ней пытался заигрывать: мол, чего-то к празднику обещали. А она напирала: нету и все. Один ящик был, еще утром распродали. Наконец старик отступил, скрылся за дверью - и Светка шмыгнула в подсобку, вынесла коробку с гуашью.

- Видишь у нас ее сколько!

Светкины щеки горели. Да и вся она, вплоть до пумпона:

вот, мол, в торговле работаю, и ежели что - не только гуашью побалую.

Лешка выбрал подходящую банку и развел порошок.

- Где рисовать-то?

- Да вот, на окне. Больше негде, - опять улыбнулась Лариса.

Окно было витриной, на которой красовалось все то же - консервные банки, - и еще лежала головка сыра. Но сыр был ненастоящий, пластмассовый, с облупившейся краской.

Лешка взобрался на стол, вытянул из-за голенища кисточку и мазнул по стеклу. Левый верхний угол витрины быстро окрасился в белое. Потом гуашью натыкал разноцветные точки. По диагонали протянул Кремлевскую стену. Вереницы зубцов, красная башня и желтый обруч курантов.

- Вместо сыра, - пробубнил Лешка. Но Лариса не расслышала.

- Здорово, - сказала она и посмотрела на Светку. - А ведь вправду, художник.