Праздник Иванова дня - [32]

Среди его родственников и друзей, живущих в других городах, также не нашлось человека, кому он мог бы дать телеграмму с просьбой выслать 1200 крон. Холк было уже совсем отчаялся, но тут ему в голову пришла мысль обратиться к амтману. Собственно говоря, тут и стесняться-то особенно нечего, — стоит только жить немного поэкономней, и вексель очень скоро будет выкуплен. Гораздо больше Холка волновали те слухи о празднике и об Иваре Эллингсене, которые распространились по всему городу. Они окончательно испортили ему настроение.

Когда Холк обратился к амтману с просьбой подписать вексель, тот чуть было не вспылил. Но вовремя вспомнив о своем великом предшественнике, сдержался, с важным видом взял документ, поставил, где полагалось, свою подпись и вернул его Холку.

— Я должен сказать вам, однако, господин Холк, что такой же случай произошел у меня с одним из моих бывших помощников. И тогда я дал себе зарок, что если когда-нибудь еще случится нечто подобное, — и он показал рукой на только что подписанную бумагу, — я тотчас же, как бы мне это ни было прискорбно, расстаюсь со своим секретарем. Итак, нам придется расстаться. Я не сомневаюсь, господин кандидат Холк, что вы без труда найдете себе более подходящее место, ибо — я все же хочу вам это сказать — вы не подходите для нашего города. Вы человек живой — вам нужны развлечения, в то время как народ здесь стремится к тихой, спокойной жизни и, я бы сказал, к духовному усовершенствованию.

Амтман завершил свою речь характерным движением руки, которое очень напоминало привычный жест государственного советника Хьерта и должно было означать, что разговор окончен.

Пока амтман говорил, Холк стоял с подписанной бумагой в руках, тупо глядя перед собой. Затем, не произнеся ни слова, он поклонился и вышел из кабинета в соседнюю комнату, где обычно работал. Подписанное амтманом поручительство Холк со злобой швырнул на стол.

Некоторое время он сидел в глубокой задумчивости, потом все же покорно взял этот голубой листок, запечатал его в конверт и послал с курьером к молодому Гарману, который обещал выполнить за него все формальности в банке. Ведь иного выхода у него действительно не было — отсрочка, которую дал ему Кристиансен, кончилась сегодня.

Но курьеру нелегко было разыскать Кристиана Фредерика. Дело в том, что гамбургский пароход пришел вовремя, и заказанные ракеты для фейерверка находились уже в таможне. И хотя Кристиан Фредерик не вполне улавливал общее настроение, все же ему было ясно — ни о каком фейерверке сегодня и речи быть не может. Кроме того, он знал, как его отец и вообще фирма «Гарман и Ворше» боялись всего, что может воспламениться. Поэтому ему пришлось самому отправиться в таможню, выкупить там ящик с ракетами и шутихами, а затем с помощью старого матроса переправить этот опасный груз на склад фирмы.

Как только Кристиан Фредерик вернулся домой из этой экспедиции, ему подали счет за фейерверк на сумму в 237 рейхсмарок, прибывший с гамбургской почтой. И не успел он соврать отцу, что это счет за сигары, как появился курьер и вручил ему пакет от Холка. Нет, что за проклятое утро!

Тем временем еще один человек в тревоге метался по городу: это был бедняга капеллан Дуппе. Он непременно хотел, чтобы какая-нибудь газета напечатала заявление относительно его непричастности к празднику, такое же, какое опубликовал господин амтман. Но во всех редакциях капеллану отвечали, что это излишне, что праздник не состоится и что вся эта история уже вообще утратила интерес.

А в действительности его встречали так потому, что всем было решительным образом наплевать на капеллана Дуппе. И он отправился домой искать утешения у своей жены. Она сидела бледная, полуодетая и держала на руках младенца, который был так же худ и изможден, как и сам капеллан Дуппе. Она в свою очередь рассказала мужу со слов няньки и соседки, как удивляется весь город тому, что он играет на скрипке, и какое дурное впечатление произвело на всех его появление в клубе в обществе Рандульфа и остальных.

Со все растущим беспокойством капеллан Дуппе и его жена замечали, что приношения, которые и прежде были жалкими, постепенно все уменьшались. А ведь у них было уже столько детей! Если бы капеллану удалось как-нибудь поладить с пастором Крусе. Но тот давно дал понять, что решительно не нуждается в Дуппе. А теперь к пастору и подавно не подступиться.

Когда Томас Рандульф, придя утром в банк, нашел на своем столе письмо от директора, он сразу же понял, что это увольнение. Вчера во второй половине дня состоялось заседание дирекции, и он был почти уверен, что Кристиансен воспользуется этим случаем.

Все утро Рандульфа мучила мысль, что его так грубо — пинком ноги — выставляют из банка, в котором он со дня основания работал кассиром. И все же еще более сильное впечатление на него произвели, пожалуй, разговоры об Иваре Эллингсене, которые он слышал в течение всего дня.

Поэтому, как только закрыли банк, Рандульф отправился в клуб и сразу же прошел в комнату хозяйки.

Мадам Бломгрен сидела на диване. Стол и стулья были уставлены тарелками с жареной телятиной, рыбным пудингом, филе, колбасой, ветчиной и плоскими блюдами со студнем. Дверь в кухню была открыта; там стоял длинный стол, вокруг него растерянно ходили несколько женщин, которых еще накануне наняли приготовить бутерброды; некоторые из них принялись было мазать хлеб, но мадам Бломгрен тут же их остановила. Одна женщина счищала кожу с говяжьего языка, другая варила вкрутую целую кастрюлю яиц — мадам Бломгрен считала, что этим можно рискнуть, ведь надо же было хоть что-нибудь делать.