Праздник цвета берлинской лазури - [47]

— Я вам не помешала?

— Ну, вообще-то вы вошли без…

— Простите, я не хотела вас беспокоить. Вы вдова?

— Нет, а вы врач?

— Я гримерша, специалист по спецэффектам.

Волосы Умберты были грязные и спутанные, глаза поблекли, щеки впали, губы высохли. Она едва приподнялась со стула и тихо сказала:

— Не надо его гримировать, я не хочу.

— Нет-нет, я гримирую не трупы, а актеров.

Умберта ничего не понимала. Впрочем, девушка располагала к себе.

— Как его звали?

— Замир.

— Необычное имя. Вы были помолвлены?

Умберта кивнула.

— Красивый юноша. Жаль, что он умер таким молодым.

Девушка собрала фотографии и стала тщательно разглядывать их, одну за другой. Потом сказала:

— Это материал для моей работы. Уверяю вас, я не буду использовать это в каких-то других целях. Если хотите, напишу расписку.

Умберта покачала головой. До этих фотографий ей не было никакого дела, они ведь не могли вернуть Замира к жизни.

Девушка внимательно посмотрела на Умберту и испытала щемящую жалость к девушке, которая была похожа на мать-старушку, потерявшую единственного сына.

— Меня зовут Сара. Я специалист по гриму и спецэффектам в кино. Я гримирую актеров, которые играют людей, умирающих не своей смертью. Бывает, что в одном фильме таких три или четыре. Стараюсь, чтобы все было как можно ближе к реальности, поэтому и работаю с натурой.

Умберта отреагировала довольно резко. Девушка была ей симпатична, но сама мысль о том, что лицо Замира окажется в каком-нибудь фильме, бросила ее в дрожь.

— Знаете, я бы попросила вас не использовать эти снимки. Мне это было бы неприятно.

С сокрушенным видом, робко, будто извиняясь, Сара ответила:

— Эти фотографии очень важны для меня. Уже несколько лет я бываю в моргах, но до сих пор не встречала труп человека, отравленного синильной кислотой. Поверьте, я просто не могу отказаться от снимка, это моя работа.

Умберта поднялась со стула.

— Синильная кислота? Вы ошибаетесь, он умер от анафилактического шока!

Сара снова посмотрела на Замира, потом на снимки и покачала головой.

— Простите, но я абсолютно уверена в своих словах.

Как заправский судебный медик, гримерша бойко перечислила все признаки, которые служили подтверждением ее мысли:

— Обезвоживание, коричневый цвет кожи, выпадение волос, характерный запах горького миндаля. Если бы режиссер попросил меня подготовить сцену с отравленным цианистым калием, я бы загримировала его именно так.

Девушки вышли, чтобы выкурить по сигарете. Вообще-то Сара работала гримершей, но подрабатывала и на телевидении. Она приехала сюда специально для прямого эфира четвертого сентября и каждый день заходила в морг, где занималась своим любимым делом, подыскивала модели для спецэффектов. Эта работа приносила ей много денег, она была востребована даже в Голливуде.

— Может, я ошибаюсь и правы ваши врачи, но вряд ли. Это определенно какой-то из цианидов. Вскрытие будет?

Умберта зарыдала и снова кивнула. Она злилась, но не могла помешать вновь и вновь мучить тело Замира.

— Сообщите мне о результатах вскрытия. Это поможет мне в работе.

Какая разница, из-за чего он умер?! Его больше нет, вот что важно! С этими мыслями Умберта вернулась в морг, а Сара со своими фотографиями отбыла восвояси.

Шепот Беатриче вернул ее к реальности. Сестра бормотала молитву с четками в руках. Она исхудала, одета была в черное, на ногах грубые сандалии. В таком виде Беатриче действительно походила на монахиню. Умберта вдруг разозлилась и прикрикнула на нее:

— Что ты тут делаешь?

— Молюсь за Замира.

— Не надо, перестань сейчас же.

— Я молюсь за упокой его души.

Не помня себя, Умберта сорвалась на истерический вопль:

— Я сказала, брось немедленно! Хватит уже притворяться! Довольно!

Беатриче подняла на сестру бледное, неузнаваемое лицо, залитое слезами, смиренно посмотрела ей в глаза. Умберта смутилась, обняла ее, и еще долго они так стояли молча, неподвижно.

31

— Добрый вечер, дамы и господа!

Дама-пуфик, вцепившись в микрофон, заполнила своим хриплым голосом всю виллу.

— «И здесь мы вышли вновь узреть светила»[3]. Так открыл бы этот чудесный вечер великий Данте, — весело вторил ей пуфик-мужчина.

— Ночь нам нравится, потому что, подобно воспоминаниям, она стирает праздные мелочи. Это слова великого Борхеса.

Пуфики, ведущие «Праздника в честь дня рождения дофина», обозначенного в сетке вещания Первого канала четвертого сентября в 20.45, пробовали различные варианты начала шоу. Их слова, усиленные электрическим током, проносились между статуями над фонтанами, среди деревьев, добирались до золотых рыбок под водой, карабкались по стенам виллы, отскакивали от больших глиняных ваз, просачивались под землю, к червям и кротам, и терялись в темном лесу вокруг имения. Кабаны попрятались, цикады притихли, сорока-воровка улетела за далекие холмы и схоронилась на ореховом кусте рядом с церковной колокольней. Пуфиков постоянно прерывал Марко Болди. Громогласным голосом он давал советы, сыпал идеями, предлагал бесконечные перестановки.

Альфонсо нашел спасение в оранжерее, куда звуки доходили несколько приглушенными. Манлио сбежал в город по неотложным делам. Тициана в оцепенении прислушивалась к биению сердца сына, оглашавшему ее спальню. Беатриче закрылась у себя в келье и молилась. Умберта укрылась в чаще леса, на заброшенной стекольной фабрике, где металлическое эхо громкоговорителей отдавалось не так гулко. В детстве она называла это место «домиком в Канаде». Втроем, с братом и сестрой, они любили играть в темном, полуразрушенном, поросшем мхом здании, напоминавшем шоколадный замок из старой сказки. Сюда она как-то раз приходила и с Замиром.