Праздник цвета берлинской лазури - [46]

— Выходи же, рождайся поскорей, сделай это для мамочки, сокровище мое, — умоляла она ребенка, но тот упрямо цеплялся за пуповину.

Валентине, ассистентке профессора Анджелони, до смерти надоела эта неврастеничка, которая только и делала, что ныла и жаловалась. Хоть бы она уже родила этого несчастного ребенка, раз и навсегда! Воспользовавшись тем, что врач вышел, Валентина заговорщически шепнула:

— Один укольчик — и ребенок сразу родится.

— Но если профессор Анджелони не хочет, что могу сделать я?

Ассистентка глянула на Тициану черными хитрыми глазищами и сказала:

— Он не хочет, а я — да.

— А это не опасно для ребенка?

— Ну что вы, так делают во всех клиниках мира. Этот укол естественным образом стимулирует схватки. Мне кажется, что в вашем случае это совершенно необходимо.

Тициана взглянула на экран, где было видно, что ее ленивый ребенок крепко и сладко спит. Противостояние между матерью и сыном обострилось до крайности, и Тициана поняла, что должна рискнуть, если хочет держать Манлио-младшего на руках четвертого сентября.

Валентина подготовила шприц и сделала инъекцию.

Через пару минут укол подействовал, и начались схватки. Тициана с торжествующим видом повернулась к монитору и, обращаясь к сыну, который наконец проснулся и закрутил ручками, сказала:

— Теперь-то мы тебя оттуда выгоним, вот увидишь!

На экране рядом с кроватью в прямом эфире состоялась одна из самых захватывающих передач за последние годы. Строптивый Манлио-младший, ухватившись обеими ручонками за пуповину, героически восстал против судорог, вызванных лекарством, и, прежде всего, против материнской воли. Стенки живота ходили ходуном, как во время землетрясения. Но ребенок с олимпийским упорством плыл против течения, наперекор толчкам, которые стремились выпихнуть его наружу. Добравшись до некоего подобия пристани, до укромного уголка в потаенных глубинах живота, он вцепился в стенку. Неумолимые подземные толчки добрались до него и там, новорожденный хаотично заметался, подобно шарику для пинг-понга, тщетно стараясь противостоять жуткой нагрузке. Казалось, что с минуты на минуту потоки околоплодной жидкости вынесут его к устью реки жизни. Тициана поняла, что великий час настал, натужилась изо всех сил, стенки живота сжались, как металлический пресс. Ультразвуковой монитор тоже как будто затрясся под воздействием этого торнадо.

Водоворот подхватил Манлио-младшего и потащил наружу. Завидев приближение белого света в конце тоннеля, ребенок акробатическим движением извернулся и расставил ножки по краям матки в том месте, где она сужалась. Монитор транслировал фантастическое зрелище: в сердце циклона, сотрясавшего живые ткани, светящийся, как марсианин, Манлио-младший, прочно упершись ножками, бросал вызов схваткам, с упорством терпящего кораблекрушение не отдавался на волю жестоким волнам.

Тициана понять не могла, почему этот бандит восстал против нее, зачем он доводит ее до белого каления.

Мало-помалу схватки утихли. Ребенок уплыл наверх, подальше от трясины, которая собиралась засосать его. В спокойной глубине монитора ясно видна была его сардоническая улыбка. Валентина никогда в жизни не наблюдала ничего подобного. Тициана была вне себя: в ее недрах поселился враг, который хотел испортить ей жизнь.

Белая чистенькая кафельная плитка на стенах морга придавала помещению ощущение своеобразного уюта. Умберта уже вышла из состояния нервного возбуждения, которое наступает после смерти близкого человека. Усталость навалилась на нее всей своей тяжестью, и девушка без сил, неподвижно сидела в шатком плетеном креслице. За последние часы отчаяние приобрело четкие очертания, она ясно подставляла себе будущее. После всех формальностей, вскрытия, похорон Замира, Умберта решила убить себя, потому что жить без него не могла. Мысли были окутаны горем. Но время смягчает самую острую боль, и, возможно, она, вопреки себе самой, смогла бы выйти из черного тоннеля, куда ее загнала жизнь.

В дверь морга, впустив за собой дыхание жаркого дня, вошла девушка лет двадцати пяти. Умберта следила за ней из-за стекол черных очков. Девушка, блондинка с двумя косичками, спокойно подошла к трупу и стала тщательно его изучать. Одета она была в широкую майку, спортивные тапочки и белые брюки, чрезмерно обтягивающие ягодицы. Холодными профессиональными движениями девушка сняла простыню, покрывавшую тело, провела рукой по груди Замира, дотронулась до его рта, поднесла лицо к его губам и постояла так какое-то время, как будто хотела поцеловать его. Потом открыла ему рот и посмотрела туда, словно опытный лошадник. Наконец отошла на пару шагов, достала из большой голубой матерчатой сумки фотоаппарат «Полароид» и навела объектив на Замира. Умберта хотела было вмешаться, закричать, чтобы девица прекратила кощунствовать, но овладевшая ею апатия вынудила ее молчать. Она только слабо шевельнула рукой в знак неодобрения. Стул под Умбертой заскрипел, но девушка не обратила на это внимания и невозмутимо продолжала свои действия. Очевидно, к подобным ситуациям она уже привыкла. Щелчки «Полароида», напоминавшие звуки игрового автомата, нарушили торжественную тишину. Умберта подумала, что если Замир, пусть даже из простого любопытства, не проснулся сейчас, когда ему досаждает эта девица, значит, он действительно умер. Окончательно, навсегда. Назойливый треск разбудил одну только муху, которая принялась назойливо жужжать. Девушка положила фотографии сушиться на край койки, к ногам Замира, и посмотрела по сторонам. Глаза у нее были голубые и чистые. Голоском, как у девочки-отличницы, она спросила: