Праздник чудовища - [4]

баск Спесиале. Во внутренностях автобуса Морпурго занялся втихую обширным сбором картонок, бумажек и пакетов, движимый навязчивой идеей заготовить материал и развести костер по всем правилам, так чтобы дотла выгорел весь «броквей», – таким образом он намеревался предотвратить углубленное обследование порезов, оставленных перочинным ножиком. Пиросанто, этот безродный заика, из тех, что всегда носят в карманах больше спичек, чем бабок, обратился в бегство на первом же вираже, чтобы у него не позаимствовали ненароком коробку спичек «Ранчерита»; однако он чуть было не сорвал побег, как же иначе, из-за сигаретки марки «Вулкан», врасплох вытащенной им у меня изо рта. Я, не ради бахвальства, чуть-чуть расхорохорившись, уже скорчил рожу, чтобы дебютировать первой затяжкой, когда Пиросанто одним махом выхватил сигарету, а Морпурго, как будто желая подсластить мне пилюлю, подхватил спичку, что уже озаряла мне цыпки на ногах, и поджег ею бумажную кучу. Не успев даже сорвать с головы канотье, котелок или цилиндр, Морпурго смылся на улицу, но я, при всем своем пузе, все же опередил его и выбросился раньше, подставив ему для приземления матрас, самортизировавший удар, так что он чуть не продырявил мне брюхо своими девяноста килограммами веса. Черт побери, когда я наконец выпростал изо рта въехавшие туда высокие, по колено, кожаные сапоги Маноло М. Морпурго, автобус уже горел на горизонте, ну ни дать ни взять как гриль у Перосио, а сторож-водитель-владелец горько оплакивал, причитая, свой капитал, превращающийся у него на глазах в черный дым. Собравшаяся поодаль ватага смеялась, готовая, клянусь Чудовищем, броситься врассыпную при малейшей опасности. Червяку, этому страшному балагуру, пришла в голову шутка, услышав которую с разинутой варежкой ты затрясешься от смеха как желе. Внимание, Нелли. Вот она, эта шутка, разуй уши. Раз, два, три и – БАЦ. Он сказал – и смотри не отвлекайся больше и не подмигивай тому засранцу, – что автобус горел прямо как гриль у Перосио. Ха-ха-ха!

Внешне я был весел и беззаботен, но на душе было неспокойно. Раз уж каждое слово, слетевшее с моих губ, ты высекаешь на своих мозгах долотом, может быть, ты припомнишь водителя грузовика, что на пару с водилой автобуса были как два горба одного верблюда. Понимаешь теперь, почему уверенность в том, что этот записной чемпион по рестлингу станет союзником слезоточащего друга, чтобы покарать нас за нехорошее поведение, уже закралась в голову самых проницательных из нас? Но не дрожи за своего милого кролика, водила грузовика выступил за взвешенный подход и догадался, что тот, другой, лишившись автобуса, уже не был олигархом, ради которого стоило выходить из себя. Он улыбнулся своей добродушной ухмылкой, раздал для поддержания дисциплины несколько дружеских пинков (вот мой зуб, выбитый во время экзекуции и перекупленный у него затем на память) и – в шеренгу становись! Вперед, шагом марш!

Что за вещь – сплоченность! Стройная колонна то проникала в залитые грязной водой лагуны, то карабкалась по горам из мусора, коими отмечены въезды и входы в столицу, не потеряв при этом дезертирами и трети, если округлить, от первоначальной группы, вышедшей из Толосы. Кое-какой неисправимый хроник позволял себе выйти из рамок приличия и закурить сигаретку «Салютарис», конечно, Нелли, согласовав это с водилой грузовика. О, что за картинка, достойная самых ярких красок: впереди шел Спатола со знаменем, причем на шерстяной костюм сверху была натянута парадно-выходная футболка, за ним шеренгой из четырех – Червяк и т. д. и т. п.

Едва пробило, наверное, девятнадцать пополудни, когда мы наконец добрались до проспекта Митре.[10] Морпурго покатился со смеху, подумав, что мы уже в Авельянеде. Так же хохотали толстосумы, которые – рискуя упасть с балконов, грузовиков и всяких автобусов – смеялись над тем, что мы движемся на своих двоих, без единого намека на транспортное средство. К счастью, Бабулья горазд на выдумки, а на другом берегу Риачуэло[11] как раз ржавели грузовики канадской национальности, закупленные всегда предусмотрительным Институтом в качестве головоломок в диверсионном отделе американской армии. Мы, подобно обезьянам, вскарабкались на один такой грузовик цвета хаки и, распевая «Прощай, я ухожу в слезах», стали ждать, пока какой-то помешанный из вышеупомянутого учреждения, проинструктированный Глобоидальным Червяком, не заведет двигательный механизм. Слава Богу, что Рабаско, даром что физиономия у него как задница, имел блат у одного сторожа из Монополии, и после предоплаты билетов мы набились в трамвай, производивший больше шуму, чем любой испашка. Трамвай – тили-тили-бом – рванул по направлению к центру; он шел торжественно, как выступает молодая мать под взглядом младенца, неся в животе новые поколения, которые завтра заявят свои права на великие яства жизни… В его лоне – одна нога на подножке, другая без определенного места жительства – ехал твой любимый клоун, ехал я. Досужий наблюдатель сказал бы, что трамвай пел; он рассекал воздух, подталкиваемый пением, и мы были его певцами. Не доехав до улицы Бельграно, мы были вынуждены резко остановиться и простоять минуты двадцать четыре; я весь вспотел от мыслей и из-за того, что окружавший нас огромный автомобильный муравейник не давал нашему средству передвижения физически тронуться с места.