Православие и грядущие судьбы России - [12]

Когда подумаешь, что такие явления год от году становятся все чаще и чаще, все грубее и уродливее, то невольно задумываешься: куда же мы, наконец, идем? Ведь на наших глазах совершается очевидная подмена нравственного миросозерцания: идеалом прежнего русского человека был подвиг смирения, послушания заветам Церкви, исполнения в возможном для человека совершенстве заповедей Христа, проникновения их духом... Исполнение долга, велений совести — вот к чему стремился прежний русский человек, если он еще не погашал в себе искры Божией, если не заглушал в себе голоса Божия. Он шел на врага с заветным кличем: «С нами Бог!» Но он же и умел от сердца прощать личным врагам с словами «Бог с вами!».

То ли теперь?! Не говорю уже об интеллигентах: они откололись от тела народного, ушли в сторону Запада, мыслят по-западному, не в состоянии понять народного миросозерцания и идеалов народных (разумею, конечно, большинство, зная, что еще есть и исключения отрадные). Говорю о народной массе: она отравлена каким-то ядом самоцена, заражена самомнением, везде ищет своих каких-то прав, готова требовать исполнения; своих мирских приговоров даже в той области, где уж положительно не имеет и тени таких прав... Бывало ли когда-нибудь в старые времена, чтобы крестьяне все поголовно подписывали приговор: сменить двух иереев, дьякона и псаломщика, — и присылали архиерею такой дерзкий приговор просто — к исполнению? А ныне стало и это возможно. И вот архиерею приходится вразумлять таких пасомых, что «овцы не судят своих пастырей», что такой приговор не может быть принят не только к исполнению, но и к рассмотрению, как беззаконный и т. п. Следовательно: не только в личной жизни проявляется этот «правовой» принцип, но и в общественной и даже в церковной жизни. Вчера они исповедались у своего батюшки, сегодня приговаривают его к удалению, даже не объясняя его вины, готовы бойкотировать его, готовы судиться с самим архиереем... Да ведь это — искажение уже народной русской души! Это начало разложения не только церковной, но и вообще религиозной народной жизни! Пусть пока еще немного таких уродливых явлений: но и то, что есть, есть уже страшное знамение времени.

Еще немного, и мы, архиереи, будем получать приговоры с угрозами, что если откажем прихожанам в исполнении таких приговоров, то они не задумаются изменить вере православной, перейдут в раскол или штунду, во всякую ересь: ведь нельзя не признаться, что масса народная еще слишком темна и если держится веры своих предков, то бессознательно, не умея дать отчета вопрошающим о ее уповании, будучи не в состоянии дать отпор лжеучителям, сектантам и раскольникам, а эти волки ныне рыщут по всему лицу родной нашей земли... Народ любит веру православную, пока еще не выходит из-под благодатного влияния своей родной Церкви-матери, но это влияние, вследствие разных причин, становится в наши дни все слабее и слабее: его стараются всячески ослабить враги Церкви и посредством печати, и чрез либеральные законы, и чрез проповедь социализма, правовых начал, и чрез школы, и заражением пороками самыми грубыми... Грозное время мы переживаем, еще более грозные времена наступают: пастыри Церкви! Готовьтесь отражать волков! Вам предстоит подвиг — может быть, до пролития крови! Мужайтесь! Подвигом очищайтесь! Силами благодатными запасайтесь! Враг у дверей вашей ограды... он уже вторгается в сию ограду! Горе нам, спящим, если он начнет свое гибельное дело совращения и расхищения наших овец!..

Свобода совести имеет свои границы

(Сей дневник роздан членам Государственного Совета перед рассмотрением законопроекта о «старообрядческих общинах».)

Целую зиму работала особая комиссия Г. Совета над законопроектом о старообрядческих общинах, 30 заседаний посвятила на это дело и, наконец, представила свою работу в общее собрание Г. Совета. Думский законопроект, столь смутивший в прошлом году совесть верных чад Церкви своим противоцерковным характером, подвергся коренной переработке и стал, кажется, удобоприемлемым.

Удивительное время мы живем: время грозных фраз и туманных, расплывчатых понятий. Оттого мы нередко обманываем самих себя. Дело в том, что, чем шире известное понятие, чем оно отвлеченнее, тем легче подменить в нем признаки. И это делается тем скорее, что ныне мы отвыкли строго вдумываться в то, что читаем, что пишем и говорим. Ведь мы живем в век газетного легкомыслия: многие ли из интеллигентов ныне читают строго научные, зрело обдуманные книги? А вот пустит газетный писака какое-нибудь модное словечко: его и подхватывают, с ним и носятся, как с последним словом науки и мысли человеческой. Наши предки любили глубоко вдумываться в каждое слово, особенно честно относясь к слову печатному, и памятовали строгий завет нашего Спасителя: «Всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный» (Мф. 12, 36). Памятником такого честного отношения к слову служит наш родной язык: какая точность признаков понятия в каждом слове! Мы не умеем своего слова найти в родном языке для обозначения нового понятия и часто заимствуем готовые слова из чужих языков и так испестрили печатное слово этими заимствованиями, что простой человек без словаря иногда не может читать наших писаний. А наши предки созидали язык воистину творчески: что ни слово — то чистый алмаз! Вот почему изучать корни родных слов — истинное наслаждение. Возьмите, например, слова: «человек», «книга», «соловей», «крещение»... многие ли из нас знают корни этих слов? А между тем в этих корнях указаны самые существенные признаки понятий, ими обозначаемых. Мы воображаем, что предки наши были круглые невежды, а на самом-то деле не они, а мы — воистину являемся в сравнении с ними такими невеждами. Мы треплем языком слова, оставленные ими нам в наследство как заветное сокровище, а смысла их, истинного смысла часто и не подозреваем. Мы воображаем себя такими умниками, такими передовыми людьми, что куда нашим предкам до нас! Рукою не достать. А если бы наши предки встали из гробов своих да произвели бы нам экзамен по родному языку: смотришь — и стыдно бы стало нам таким «образованным» их потомкам. И этим легкомыслием, этим — простите — нашим невежеством пользуются те, кому выгодно воду мутить, чтобы в мутной воде рыбку, по пословице, ловить. Пустят гулять среди нас какое-нибудь крылатое словечко, по своему смыслу такое широкое, что под него можно подставлять какие угодно признаки, а мы поймаем его и носимся с ним... В последнее время много напущено таких слов не только в газеты, но и в законопроекты. Последнее уже представляет немалую опасность, потому что, проникнув в законы, неточные, недостаточно определенные и растяжимые понятия могут замутить жизнь. Таково, например, слово: «свобода совести». Что такое совесть? Это — вложенный Богом в духовную природу человека закон для нравственной и религиозной жизни разумного существа. А что такое свобода? Само по себе это слово представляет какую-то пустоту, которую надобно наполнить. В самом деле оно означает просто — отсутствие ограничений для деятельности, и только. Какой деятельности — из этого слова еще ничего не видно. Между тем совесть, потемненная грехопадением первозданного человека, вовсе не одинакова у людей. Совесть христианина православного требует, чтоб мы желали добра даже нашим врагам, чтоб мы не привлекали насилием и преследованиями даже к нашей святой, спасающей вере людей инакомыслящих, чтобы ко всем относились с любовью и доброжелательностью. Совесть талмудиста — наоборот считает добродетелью убить «гоя», позволяет спокойно обирать его, причинять ему всякое зло. Совесть исповедника Корана требует истреблять «гяуров», распространять лжеучение Магомета огнем, и мечом. Совесть языческих царей требовала суровых мер борьбы с христианством. Да и у христиан не всегда и не у всех одинакова совесть: совесть иезуита признает правило, что цель оправдывает средства, совесть римско-католика не препятствует преследовать лютеран и православных; то же допускает, хотя не столь открыто, как у римско-католиков, и совесть лютеранина, протестанта, баптиста, молоканина: по крайней мере обман, так называемый «благочестивый обман», практикуется и у них нередко. Но и наша православная совесть бывает не у всех одна: есть совесть щепетильная, скрупулезная, есть совесть сожженная и т. д. Теперь, если уж говорить о законе, требующем особенной точности выражений, о свободе совести, то позволительно спросить: да какой же совести? Религиозной? Но выше я уже сказал, что она иногда, по нашим христианским понятиям, у талмудистов и магометан как раз требует того, что недопустимо самыми элементарными законами человеческого общежития и здравого смысла. Итак, понятие «свободы совести» приходится уже ограничить. Нельзя же допустить, чтоб талмудист и магометанин во имя своих религиозных убеждений истребляли «гяур» и «гоев», проще говоря — нас, христиан. Пусть их веруют, как знают, за их внутренние убеждения мы их не станем преследовать, но если они станут проводить в жизнь свои убеждения, будут касаться нашей христианской свободы — пусть извинят нас: мы не можем этого допустить, хотя бы этого и требовала их «свободная совесть». Мы должны лишить ну свободы, связать им руки. Не стать же нам следовать теории Толстого о непротивлении злу.