Право выбора - [4]

6.

"Ну, Валентин Антонович, что будем делать с курсом Гусакова? Замогильский торопливо бегал на коротких толстых ногах от залитого светом восходящего солнца окна к столу, за которым с нейтральной улыбкой сидел зав кафедрой. - Кого будем наказывать? Гусакова? Руки коротки. Юрия Ефремовича? Мы тут рассудили - а его-то за что? Вас?.." Они рассудили! - думал умный Попов. - Как же, рассудили бы они, если бы не приезжал вчера секретарь горкома комсомола по просьбе студентов... И теперь они недолго будут искать крайнего. Это буду я. И не буду при этом возражать. Поэтому я иду вверх. И молчу, сохраняя на лице хорошо отрепетированное нейтральное выражение. Я шёл к этой должности через болото унижений и не намерен менять свои привычки: детская улыбка для друзей и для хороших студентов, решительное выражение лица для подчинённых и плохих студентов и нейтральное для вышестоящего говна, которое нельзя трогать, чтобы оно не развонялось во всю ширь. Надо крепко держать древко знамени. И какая разница, какого цвета само знамя?.. "Кстати, что, действительно все были в курсе этой неприглядной истории?" встревоженно спросил проректор. Попов поднял на него глаза и напряжённо сморщил лоб, словно припоминая. А что припоминать-то, падла, если ты сам заставил меня, принимая кафедру, игнорировать этот курс, как никчемный? Если тебе это нашептал Вулканович, которого ты же снял с заведования? "Сейчас трудно вспомнить подробности, Максим Борисович, - вслух сказал умный зав. - Но кто же знал, что кто-то будет драматизировать ситуацию?" "Вы знаете, что Ефим Яковлевич в последний момент отказался принимать экзамен?" Ещё бы! Старая лиса полезет в капкан, разогнались, бля... "Знаю..." "А если знаете, - зазвучали металлические визгливые нотки в голосе вышестоящего пигмея, - то почему немедленно не пришли ко мне и не сказали: надо делать то-то и то-то. Почему всегда вы ждёте, что кто-то будет выполнять за вас вашу работу? Если вы мне скажете, кто этот кто-то, я его вместо вас поставлю на ваш оклад и должность! Короче, идите и думайте. В десять жду вас у ректора." "Вариант Хадаса годится?" "Годятся все варианты. Для дела годится всё!" "Я подумаю, посоветуюсь на кафедре и приму решение к десяти." "Вот и отлично. У вас здоровый сильный коллектив. Я уверен, что ему есть что сказать..."

7.

"А, здоров, здоров, - суетливо роется старик в бумагах в своём тёмном углу. Он делает вид, что страшно занят, но его кипучая натура постоянно мечущегося бездельника на терпит неизвестности. - Ну, чем там кончилась эта нелепая история с доцентом Хадасом? Его решили не наказывать?" "Не знаю, не знаю..." "Я знаю! - привычно извергается Вулканович. - За что наказывать нового знающего человека?.." "Вы это о ком? - позволяет себе зав прищуриться на ЭТУ сволочь. - Неужели о Юрие Ефремовиче, который, по вашему мнению, ни-чер-та не знает," - у Попова был удивительный дар копировать голоса и интонации. "Знаешь, что я тебе скажу, - зашепелявил старик от волнения и искренней обиды. - Раньше ты со мной себе такой тон не позволял. Я тебя вырастил, выдвинул, а теперь вон какая благодарность!.." Он так привык кривляться перед студентами, домашними, нами... Даже со мной, уже опасным ему своим начальником он не может не сыграть шута, словно не представляет, сколько он мне оставил неоплаченных долгов за те годы, что он меня "растил и выдвигал". Ладно, пока пусть побегает, его час настанет. Когда мы поменялись ролями, можно мне ещё потерпеть эту дрянь безнаказанно. Попов безучастно смотрел на привычную местечковую драму: доморощенный актёр фальшиво метался по сцене, воздевая руки, простирая их к зрителю, то поднимая голос до фальшивых громовых раскатов, понижая его до трагического шёпота. Вот я и советуюсь с кафедрой в лице этого скользкого хамелеона. Пора к ректору. Утешает то, что уж от меня-то никакого решения и не ждут.

2.

1.

А ректор вообще не ждал сегодня никаких решений и не собирался сам их принимать. Утренний звонок отменял сразу все проблемы: какой-то там не вычитанный кем-то там где-то курс, сорок двоек на каком-то факультете, какого-то там столичного доцента и самого ректора Петра Николаевича... Тоже мне проблемы после короткого как воздушная тревога, на минуту, звонка из горкома партии. Отныне институт больше не институт вовсе, а нечто вроде срочно отмобилизованной части из безоружных дилетантов, отправляемой срочно на фронт. Обычное дело, а всегда неожиданно - институт направлялся - весь, сразу - в Еврейскую автономную область Хабаровского края, в распоряжение Биджанского райкома партии. Краю нужен силос, иначе не будет всю зиму молока. Нужен картофель, иначе не перезимовать. Пережить очередное стихийное бедствие - зиму - главное. Уже пятое сентября. А двадцатого могут ударить морозы и пойти снег. Поэтому все на поля совхозов. Все, кроме, естественно, самих производителей продуктов питания - совхозников, которым надо до полугодовой свирепой зимы убрать урожай не на чуждых им совхозных полях, а на СВОИХ приусадебных участках, ЧТОБЫ ПРОКОРМИТЬ СВОИ СЕМЬИ ДО СЛЕДУЮЩЕГО КОРОТКОГО ЛЕТА.. Труженникам села не до этих дурацких совхозов, к которым они по невезению приписаны пожизненно. Надо собственную скотину обеспечить кормами на зиму и, главное, засыпать в семейныйпогреб свою картошку. А гигантские заводы, институты и прочие горожане пусть сами себя кормят. Это и называется официально шефской помощью - от сева до уборки, потом от закладки жилых домов до их сдачи, от закладки урожая в овощегноилища до их зачистки от гнили. И всем этим по команде для этого и существующих райкомов занимаются сами горожане. От тревоги до тревоги. От одного истерического звонка до следующего. Поэтому вся научная терминология присутсвующих на совещании испарилась. В голосе ректора остались только генеральские нотки, все глаголы употреблялись только в повелительном наклонении: прибыть, погрузиться в вагоны, разместиться, приступить, освоить фронт работ. Весь институт мгновенно превратился в военный лагерь, студенты и преподаватели - в новобранцев, живущих по суровым законам военного времени. Исчезли в коридорах общежития франтоватые парни и нарядные девушки. Их заменили бесполые существа в специально припасённых тряпках ПРИВЛЕЧЁННЫХ. Нет ничего естественнее в крае, освоенном заключёнными, в стране, население которой привыкло жить в ожидании ареста и заключения по суду иди без суда. Все семейные планы зависят от стихии очередного аврала, объявляемого ближайшим райкомом. Юрий не имел с собой нужных тряпок. Вечно человек в прифронтовой полосе вспоминает о противогазе слишком поздно. Он так поспешно уехал из Ленинграда, что и не подумал взять с собой ватник и резиновые сапоги, всегда готовые к употреблению при срочном выезде из города трёх революций в дореволюцилнную подшефную деревню, утонувшую в чухонских лесах и болотах в часе езды от центра мировой цивилизации. Там были крошечные окошки продавленных в сырую землю крытых полусгнившей соломой домишек, вонь и смрад разрушенной барской усадьбы, где размещались студенты на наскоро набитых сырой соломой матрацах на полу, вечная морось и капель отовсюду, конные повозки и бескрайние поля уже загнивающего в торфяной земле картофеля, ящики, борозды, полевые станы с тучами мух над обеденными столами, отчаянная борьба с пьяными совхозными бригадирами за символическую оплату труда и хоть какое-то питание для ненавистных шефов. Так стиралась на время грань между городом и деревней, физическим и умственным трудом, свободой и заключением, мужчиной и женщиной. Юрий ненавидел эти периоды своей жизни, вечно грязную и пьяную русскую деревню с враждебным нищим населением, иностранцами-туземцами для привлечённых, волею судьбы избавленных от позорной необходимости постоянно жить в этой клоаке, называемой Россией... Утешало только то, что он пока всё-таки временно привлечённый, а они, эти крестьяне, осуждённые неизвестно кем и за что - от рождения и до могилы пожизненные заключённые в своих домах и в своей стране.