Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - [18]

Нам пришлось поспешить, чтобы занять позицию по берегу реки, напротив Зибенгебирге[27]. Через несколько минут там должен был появиться один старый джентльмен.

Это был Невилл Чемберлен, премьер-министр его величества короля Англии. В газетах карикатуристы неизменно изображали его печальным и озабоченным, укрывшимся под огромным зонтом. Мы с насмешливым сочувствием наблюдали за проездом высокой старинной машины с британским флагом, в которой сидел джентльмен с зонтом. Он пересек Рейн на пароме и направлялся к фюреру.

На что он надеется, спрашивали мы себя. Время, удача, могущество, динамизм на нашей стороне. И разумеется, право тоже.

Переговоры продолжались целый день. После обеда стало известно, что дела идут не так хорошо, как мы думали: старый джентльмен из Лондона неожиданно оказал сопротивление воле фюрера. Нам об этом рассказал бургомистр Годесберга оберштурмбанфюрер СА Апель на экстренно созванном собрании в зале старого ресторанчика Zum Ännchen у подножия замка Годесбург[28]. Он был возмущен до крайности.

– Великий рейх, – вопил герр Апель, – не может терпеть колебания господина Чемберлена. Каждый прошедший день, каждый час увеличивает страдания наших судетских братьев. Если через несколько часов господа британцы не уступят, фюрер вернет себе свободу рук.

Годесберг в тот день был битком набит иностранными журналистами, ждавшими в привокзальных гостиницах исхода переговоров. Во второй половине дня они смогли увидеть многочисленные поезда с войсками, танками и артиллерией, следовавшие по линии Кобленц-Кёльн. Пронзительный вой истребителей Мессершмитта заставлял поднимать голову к небу. Их полет вызывал у меня особую гордость, потому что одним из этих изящных и быстрых самолетов управлял мой брат Эрбо, ставший лейтенантом люфтваффе и служивший в Кёльне-Остгейме.

Позднее скажут, что Гитлер приказал устроить небольшое военное шоу, чтобы произвести впечатление на своего английского гостя. Вполне возможно. Военные эшелоны в эту теплую и неспокойную осень ходили часто. Так что было легко поменять маршруты нескольких из них и прогнать их перед глазами иностранных репортеров.

Продемонстрировать свою военную мощь, запугать галерку – это было в духе эпохи. Напряженной, опасной, постоянно балансирующей над бездной. Эпохи стали и мускулов, в которой наши вожди постоянно повторяли нам слова поэмы, начинающейся восклицанием: «Бог, создавший железо, не нуждается в слугах». Мы, слуги? Чьи?

Теперь с ролью слуг было покончено. Мы имели современное оружие и готовы были им воспользоваться, если понадобится, если нас к этому вынудят. Это была уже не Веймарская Германия, Германия соглашателей, готовых уступать требованиям победителей. Теперь Германия стала хозяйкой самой себе и была готова прибегнуть к оружию, если того потребуют высшие интересы нации.

Можно ли вообразить больший контраст, чем тот, что существовал между этой раскаленной атмосферой и иезуитскими спокойствием и дисциплиной, в которых я пребывал основную часть времени? Стоявший на горе, возвышавшейся над «исторической» долиной, коллеж оставался в стороне от политических страстей. Разумеется, мы следили по радио за важными событиями, в лихорадочном ритме следовавшими одно за другим: летняя Олимпиада 1936 года, война в Испании, австрийский кризис, судетский кризис, бесчисленные речи Гитлера, Мюнхенское соглашение, оккупация Чехословакии.

Комментарии отцов иезуитов сильно отличались от тех, что мы слышали на наших собраниях гитлерюгенда. Они были полны тревоги и печали. Куда все это заведет страну? Где свобода слова, свобода вероисповедания? Цезарь, Гомер, Шиллер, Гёте, Расин и Меттерних, Бисмарк: как соединить их слова и деяния с охватившим немецкий народ безумием? Неужели никто не видит, что страна катится к войне – к катастрофе?

В стенах коллежа еще можно было говорить свободно, не опасаясь, что на тебя донесут. Отцы иезуиты были уверены в преподавателях-мирянах и в своих учениках. Одним из моих одноклассников был Пауль Аденауэр, третий сын бывшего бургомистра Кёльна Конрада Аденауэра, которого нацисты сместили с должности сразу после своего прихода к власти; с тех пор он замкнуто жил в своем домике на другом берегу реки. Пауль, как «неблагонадежный», не состоял в гитлерюгенде. В начале каникул отец приезжал за ним и, пользуясь случаем, долго беседовал с Валли Штрассером, грозным главным префектом коллежа, разделявшим его пессимистические взгляды на будущее.

Незадолго до пасхальных каникул 1939 года ректор коллежа, отставной офицер, имевший множество наград, получил от школьных властей Рейнской провинции известие, что после каникул коллеж не возобновит работу и будет преобразован в государственный. Подобное решение никого не удивило. Это означало, что иезуиты должны покинуть здание и, в свою очередь, уйти в подполье. Их коллеж, в рамках унификации, отныне входил в число обычных школ рейха.

Учащимся власти предоставили выбор: остаться при новом руководстве или перейти в другое учебное заведение. Мои родители сразу же решили забрать меня из коллежа.

Оставшиеся до каникул несколько дней я посвятил прощанию с отцами иезуитами, три года учившими и воспитывавшими меня. Зашел я и к очень почтенному отцу Хохгюртелю, которого мы, переведя его странную фамилию на французский, наградили прозвищем Корсетхен (маленький корсет). У него было тонкое умное лицо под венчиком серебристых волос. «Не знаю, когда мы свидимся снова, Август, – сказал он мне, – но, думаю, скоро. Это безумие не может продолжаться долго, но я боюсь, что оно приведет нас к катастрофе, равной которой не было в нашей истории». Он был моим учителем математики, предмета, в котором я отнюдь не блистал, и я от всей души его ненавидел. Но в тот момент я был так растроган, что признался, что это я частенько досаждал ему, пуская карманным зеркалом солнечные зайчики в глаза, когда он читал на школьном дворе свой молитвенник.