Право народов на самоопределение как фундаментальный демократический принцип - [6]
Третий тезис является почти точной копией второго - с той разницей, что на место народа в нем поставлено государство. В отличие, впрочем, от предыдущего этот тезис можно считать идеологически переходным, поскольку он воспроизводит не «демократическую», а «патриотическую», государственническую логику, ставя над прочими субъектами политики государство. Показательно, что именно этот тезис со временем становится основным, вытесняющим все прочие.
В части случаев, когда мы сталкиваемся с выдвижением этого тезиса «демократическими» кругами, мы опять имеем дело слингвистическим недоразумением: а именно, с таким переводом термина «nation», который, собственно, значит «государство». В сугубо научной политологической литературе переводчики с отчаяния уже пишут «нация-государство» (такой смысловой уродец постоянно встречается, например, в журнале «ПОЛИС/Политические исследования»).
Действительно, когда американцы, скажем, говорят «this nation», это значит «США», «наша страна (государство)». Когда американцы пишут «national», они сплошь и рядом имеют в виду «федеральный», то есть центральный, стоящий над штатами. «Law of nations» по-английски значит вовсе не «право наций», а «международное право». И т.д. Иногда дело доходит до смешного: «national debt» значит «государственный долг»; если речь идет о внутреннем государственном долге, то это, вопреки названию, задолженность государства перед нацией.
Самым известным случаем такого употребления термина «нация» является, естественно, Организация Объединенных Наций, которая, как нетрудно заметить, объединяет вовсе не нации, а государства. Однако не только в английском (где это естественно), но и во всех других языках ООН фигурирует именно как объединение наций (включая романские, где такое понимание термина «нация» нельзя считать характерным - ср. франц. Organisation des Nations Unis, исп. Nationes Unidas; во французском скорее можно было ожидать «обратной» экспансии, учитывая все смыслы слова «état»). Смешение понятий «нация (народ)» и «государство» в XX в. особенно хорошо видно в немецком, где ООН звучит как die Vereinten Nationen, а Лига Наций - как Völker-Bund!
Под этой лингвистической путаницей лежит восходящее опять-таки к эпохе буржуазных революций представление о неразрывной связи наций с государственным строительством. Борьба с европейскими монархиями была одновременной борьбой за национальные государства. В результате в Западной Европе сложилось представление о нации как о народе, организовавшем государство на своей территории (или, в крайнем случае, неизбежно организующем такое государство в будущем). Представление о внутренней связи нации и государства без труда обнаруживается у любого классика политической мысли - хоть у Энгельса, хоть у Питирима Сорокина. Возникает формула «одна нация - одно государство».
Нетрудно, однако, заметить, что этот принцип не соответствовал факту наличия колониальных империй. И действительно, ряд авторитетов (скажем, П. Манчини или Н. Данилевский) отказывались распространять этот принцип на «нецивилизованные народы», а французская политическая мысль упорно отказывалась считать корсиканцев нацией потому, что никогда не существовало отдельного корсиканского государства. К настоящему времени такие представления, конечно, изжиты: резолюция Генеральной Ассамблеи ООН прямо говорит о праве «каждой большой и малой нации» на самоопределение.[7]
Другая смысловая (и лингвистическая) ловушка обнаруживается, когда речь ведется о государственном суверенитете. Представление о государственном суверенитете - положение международного права. Государственный суверенитет, собственно, означает равноправие государств - субъектов международных отношений, самостоятельность и верховенство каждого государства во внутренних делах страны и независимость во внешних. Такое понимание государственного суверенитета никак не мешает, а напротив, прекрасно сочетается с представлением о нации (народе) как верховном носителе суверенитета (то есть с понятием национального суверенитета) - как, впрочем, и с представлением о монархе как носителе верховного суверенитета.
Существует, безусловно, конфликт между таким представлением о государственном суверенитете, которое выражается в понятии нерушимости государственных границ и понятии целостности национальной территории - и между принципом права наций на самоопределение, если проводить его последовательно там, где мы имеем дело с многонациональным государством. Более того, существует и конфликт между государственным суверенитетом (в той его части, которая трактует как незаконное всякое вмешательство во внутренние дела) и современным международным правом (включая Устав ООН), которое трактует нарушение прав человека и геноцид как вопросы, не могущие считаться внутренним делом одного государства.
Говоря иначе, ООН как система международной безопасности не только де-факто, но и де-юре ограничивает государственный суверенитет. Помимо того, простое развитие событий в конце XX в. показало, что в конфликте между принципом нерушимости границ и принципом права наций на самоопределение последний берет верх над первым. Нерушимость границ в Европе была гарантирована и Ялтинскими, и Хельсинкскими соглашениями. Ну, и где сегодня ГДР, чьи границы - по Хельсинкским соглашениям - были «нерушимы»? Поглощена ФРГ. Где Чехословакия, Югославия, Советский Союз с их «нерушимыми границами» и «территориальной целостностью», гарантированными Ялтой и Хельсинки? Вместо них возникли
