Правила склонения личных местоимений - [16]

На кухне сначала я вижу только Катю с кружкой кофе, но потом я замечаю на столе стаканы, недопитую бутылку и какую-то закуску типа нарезанной колбасы, сыра и подобного. И это меня просто выводит из себя. Еще и стол себе накрыл, урод! Сколько же я просидел под дверью, утопая в воспоминаниях? У меня прямо глаза кровью наливаются. Чувствую, сейчас просто разорвет на части. Я подхожу к столу, глубоко дыша, и сметаю все эти остатки вчерашнего пира на пол.

— Какого хрена! — ору я, когда стаканы, бутылки и немногочисленные тарелки уже летят на пол и разбиваются.

— Ты в порядке, Ром? — испуганно спрашивает Катя.

— Нет! — продолжаю орать я. — Не в порядке!

— Господи, Ром, что ты делаешь? — продолжает сестра.

— Только не надо учить меня, что делать и как себя вести! — отвечаю все еще на повышенных тонах. — Это не твое дело! Мы здесь живем! Мы — не ты! Ты, вообще, ни хрена не знаешь, так что не лезь! Вали в свой университет, в свою новую жизнь!

— Ты Ксюшу разбудишь… — говорит Катя, пытаясь коснуться моего плеча.

Я одергиваю ее руку и прошу, чтобы не трогала меня. Я говорю, что буду поздно, одеваюсь и ухожу. Я просто не могу больше все это выносить.

Около часа я бесцельно шатаюсь по улицам, кутаясь от ветра, потом звоню Юле. Я спрашиваю, есть ли у нее немного времени для меня, и она отвечает, что свободна сегодня до вечера.

В ее квартире я стою, облокотившись о стену. Кажется, что у меня совсем нет сил, и я вот-вот рухну на пол без сознания.

— Ромка, что с тобой? — спрашивает Юля, конечно, заметив мое состояние.

— Не знаю, — отвечаю. — Я устал.

— Ты хочешь поговорить, Ром?

— Не знаю.

— Ромка! — настойчиво восклицает Юля. — Да что с тобой? Ты сам не свой! Что случилось?

— Ничего, — произношу как можно спокойнее. — Старшая сестра приехала.

— Так у тебя все же есть старшая сестра? — искренне удивляется Юля.

Я отвечаю, что, конечно же, у меня есть на самом деле старшая сестра, иначе врать на эту тему в школе было бы бессмысленно. Они же ведут личные дела, в которые записывают данные о семье и все такое. Они же строго отслеживают, сколько у кого братьев и сестер. Они, вообще, молодцы, только ни хрена не понимают и не видят дальше этих формальных личных дел.

Потом Юля, видя мое состояние, решает немного надавить. И надо сказать, ей это удается. Просто у меня такое состояние, что не особенно и надо давить. Я и так вот-вот готов взорваться как надутый до предела воздушный шар. Только вместо воздуха, во мне скрыто столько всякого дерьма, что, боюсь, Юле придется потом долго вычищать свой мозг.

— Расскажи, что с тобой происходит! — просит она.

— Зачем тебе? — спрашиваю, пытаясь нащупать хоть что-то, что поможет мне сдержаться.

— Да это не мне. Это тебе надо, — говорит Юля. — Просто, когда рассказываешь, когда выговариваешься, становится легче.

— Что же тебе рассказать? — спрашиваю, стоя облокотившись о стену и запрокинув голову к потолку.

Руки у меня в карманах, я весь напряжен и съежился как будто мне жутко холодно.

— Расскажи о себе, — тихо и спокойно говорит Юля, присаживаясь на кровать напротив. — Я ведь о тебе ничего не знаю.

— О себе? — размышляю я вслух. — Ты так хочешь услышать историю моей жизни? — Юля молчит, и я продолжаю. — Ну, знаешь ли, ничего хорошего в ней нет. Мне надо заботиться о младшей сестре, и это главное. Еще мне надо разрываться между школой и работой. Мне надо готовить завтраки и ужины. Мне надо успевать ходить с Ксюшкой по больницам, когда она болеет. Мне надо терпеть нашего идиота папашу пару раз в месяц. Все думают, что это я дерусь с какими-то пацанами на улице. На самом деле, это мой отец.

Я смотрю на Юлю — она удивлена моим откровением. И пока я цепляюсь за упрямо ускользающую мысль, Юля спрашивает:

— Почему ты не пойдешь в полицию? Почему не заявишь на него?

— Потому что мой отец — майор полиции. — отвечаюс усмешкой.

Юля только головой мотает из стороны в сторону. Такого поворота она не ожидала, а меня что-то все несет и несет. Да, мою плотину, кажется, прорвало, и теперь все близлежащие города и поселки подлежат абсолютному и бескомпромиссному затоплению.

Я думаю о своем отце. Я не могу вспомнить ничего, что бы вызывало у меня положительные эмоции.

— Да уж… — тяну. — Вот такая история у меня, Юль, вот такая милая семейка. Папаша — майор. Он приносит нам по двадцать штук каждый месяц, видимо, чтобы мы не подохли с голоду, живет в большой квартире со своей новой телкой и ездит на «Мазде». Можно представить себе, какой он майор. Разве нормальные копы ездят на «Маздах»?

— А твоя мама? — перебивает Юля. — Что с ней?

— Она умерла, — говорю.

— Извини, — Юля опускает глаза.

— Ничего, — отвечаю я, ведь это все равно не правда.

— А твоя сестра? — продолжает давить Юля. — Что она?

— А что она? — отвечаю. — Она свалила в институт. Я ненавижу ее.

— Да ладно, Ром…

— Что ладно?! Ей девятнадцать. Она могла бы остаться с нами. Да что там! Она могла хотя бы взять опекунство над Ксюшкой! Могла прийти куда надо и сказать, что готова заботиться о ней. И тогда мы бы вместе заботились. Вместе, понимаешь? Ей же, мать твою, девятнадцать лет! Она совершеннолетняя. Она все может! Она могла бы учиться здесь. Мы могли бы жить все вместе, и тогда все было бы не так паршиво. Но она свалила и бросила нас. А потом еще плачет тут, слезы льет. «Я не знала, — говорит, — что с мамой все так плохо»… Бла-бла-бла.