Правила склонения личных местоимений - [17]

— Ты же сказал, что ваша мама умерла… — осторожно вступает Юля.

— Да какая разница! — отвечаю.

— Ты молодец, Ромка. — говорит Юля и подходит ко мне. — Просто ты столько на себя взвалил… Как же ты в школе учишься? Как еще успеваешь что-то?

— Да никак не успеваю! — говорю. — Мне, вообще, наплевать на эту школу. Но они же все лезут и лезут со своим образованием! И ведь я же дотягиваю до троек — что им еще надо! Но нет, они все твердят, какой я способный, что я могу больше.

— Значит, ты можешь учиться лучше?

— У меня офигенная память, Юль. — отвечаю с усмешкой. — Я что-нибудь услышу или прочитаю какую-нибудь книжку, и помню потом чуть ли ни наизусть всю жизнь. Да если б я хоть открывал их учебники… Только у меня и нет ни одного.

У меня, в самом деле, такая вот память, странная. Я на этом только и выплываю в школе. Если бы еще высыпаться и не прогуливать, но это уже выше моих сил. Помню, я прочел «Мертвые души» Гоголя, так до сих пор помню все почти наизусть, чуть ли ни до номеров страниц! И со всеми книгами так, и с тем, что я слушаю на уроках. Просто я невнимательный. Просто потом, когда мы пишем контрольные, я не могу сосредоточиться, потому что думаю не о том. Вернее, как раз о том, о чем надо. Я всегда думаю о сестренке, о том, как бы отец не приперся сегодня, как бы меня не загребли в полицию во время очередного угона или еще чего-нибудь.

Но самое главное, что при этом я могу забыть что-то важное, что-то, что на самом деле имеет значение. Например, я совершенно не помню, что говорила мама, когда отец первый раз избил меня, что она говорила, когда он избил Ксюшку. А ведь она что-то говорила. Она же не могла просто молчать! Я совершенно не помню, куда они ходили с Катей в тот день, когда папаша запер меня на балконе. А ведь это важно. Это ведь важнее всех этих книг и учебников! Но я ни фига не помню. Я не помню, как мама впервые оказалась в больнице. Я не помню, как и почему она сбегала оттуда. Я не помню, чтобы видел, как она пила. Я только помню ее уже невменяемую. Но ведь я в то время был с ней, дома. Я не помню многих моментов. А ведь это важно. Я не помню большинство причин, по которым отец вдруг начинал бить меня или Ксюшку. Я только помню, как он что-то всегда орал перед этим, но что именно — это как будто стерто. А ведь это, может быть, самое главное, вот такие моменты. Но я не помню. Поэтому я, вообще, стараюсь поменьше читать, чтобы не забивать себе голову, чтобы помнить что-то действительно стоящее, а не эту художественную литературу.

— Может, вам помощь какая-нибудь нужна, Ром? — спрашивает Юля.

— Не нужна нам помощь! — отвечаю. — Я, вообще, лучше пойду.

— Погоди! Ну куда ты пойдешь! Посиди еще! — уговаривает Юля.

— Нет! — обрываю. — Я пойду. И так уже загрузил тебя своим дерьмом.

— Ты не загрузил…

— Да ладно!

— Ты, и правда, дурак! — тянет она, потом замолкает на минуту, смотрит на меня в упор и продолжает. — Ты думаешь, от всех отгородишься? Да ты как улитка в своем панцире! Закрылся и не высовываешь. И никто тебя не трогает, и никто не видит, да?

— И что? — спрашиваю раздраженно.

— Ничего! — отвечает Юля. — Жалко просто…

— Вот только не надо жалеть меня! У меня все хорошо.

— Конечно, хорошо. Никто и не знает, что у вас там творится. Да и тебя никто не знает. Ты же один все время! Господи, Ромка, да у тебя и друзей-то совсем нет.

— Меня это устраивает.

— Это не может устраивать!

— Может! Тебе не понять.

— Куда уж мне!

Просто друзья требуют слишком много времени. Во-первых, их надо еще где-то найти, потом положить минимум полгода на то, чтобы завоевать доверие. Потом им же надо время от времени звонить, встречаться с ними, мчаться на помощь, когда они попросят, приглашать в гости. У меня просто нет на это, ни времени, ни желания. Это мне что же, бросить работу, или забить на Ксюшку, или, вообще, на все забить и кинуться заводить себе друзей! Весьма странная перспектива, весьма сомнительная. И потом что же, привести их домой и рассказать все про нашу с сестренкой жизнь? Нет уж, это слишком. В жопу этих друзей!

А про улиток. Так я думаю, что мы все живем в панцирях, в своих раковинах. Просто у каждого они разные. И никто особенно не горит желанием выползать наружу. Некоторые только нос высовывают время от времени. Но разница не велика. Мы все улитки, и все живем в ракушках. Просто у всех они свои. У кого-то прочные, у кого-то совсем хрупкие. И вот хрупких-то как раз чаще всего переезжают каким-нибудь трактором или самосвалом. И потом бедная улитка просто корчится на асфальте, размазанная как масло по куску хлеба, и в последние минуты своей никчемной жизни пытается убедить себя, что без панциря все так мило и хорошо. На самом деле, когда ты остаешься без своего панциря — это верный признак того, что очень скоро ты сдохнешь.

11

Я возвращаюсь домой. Меня встречает Катя с такой милой улыбкой, что мне даже страшно становится.

— Хорошо, что пришел. — говорит моя старшая сестра. — А-то Ксюша из комнаты не выходит, а я тут поесть приготовила.

Видимо, услышав голоса, мне навстречу выбегает Ксюшка. Она обнимает меня, и тут же вновь воодушевленная чем-то Катя продолжает.