Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки - [75]

Забавно, но в моем решении продолжать цепляться за жизнь в Нью-Йорке меня поддержали родители, несмотря на все их волнения по поводу опасностей, которые таила в себе жизнь на нынешнем Манхэттене. Они понимали, что стояло за моим переездом и как он был важен для меня, поскольку и в профессиональном плане, и в личной жизни в Майами я зашла в глухое пике. И в том, что я, несмотря на все тяготы нью-йоркской жизни, не вернулась домой с поджатым хвостом, они находили предмет для гордости.

Один из уроков, который я усвоила благодаря Гомеру за годы общения с ним, состоит в том, что, если ты не видишь выхода из трудностей, это еще не означает, что его нет. Однако чтобы найти выход, следовало продолжать искать, а чтобы искать, требовалось упорство. В этом мы с Гомером были единодушны: мы были не из тех, кто в трудные времена был готов сложить лапки. И спустя несколько месяцев у меня появилась очень веская причина не покидать Нью-Йорк.

Нью-Йорк был городом, в котором жил Лоуренс. Лоуренс Лерман.

* * *

Впервые мы встретились с Лоуренсом за месяц до одиннадцатого сентября. Он был близким другом Стива, жениха Андреа, его «большим братом» со времен студенчества, и на предстоящей свадьбе должен был быть свидетелем со стороны жениха.

Предшествовавший трагическому сентябрю август был для меня самым умиротворенным месяцем со времени переезда. У меня была работа, хорошая работа. Я приобрела уверенность в ориентировании на местности. Кошки окончательно примирились с изменениями в своей жизни и вполне освоились на новом месте. Более того, Гомер даже обрел нового друга в лице разносчика пиццы, появлявшегося у наших дверей с регулярностью в два, а то и более раз в месяц. Именно сегодня, когда он завозил мне маленькую пиццу с легким сыром и двойным соусом, он попутно сделал очень приятный подарок Гомеру: банку с тунцом, окончательно их сплотившую.

И в таком приподнятом настроении я тем вечером приехала на вечеринку, где мне суждено было встретить Лоуренса.

Поводом для вечеринки был день рождения общего знакомого, а местом проведения — заасфальтированная крыша небоскреба под теплым летним вечерним манхэттенским небом. Я отчетливо помню, как увидела Лоуренса в первый раз: они со Стивом стояли в сторонке и, по всей видимости, вели оживленную беседу. На Лоуренсе были белая рубашка с закатанными рукавами, синие джинсы с черным поясом и легкие черные мокасины. Пытаясь что-то втолковать Стиву, он заметно наклонился в его сторону и усиленно помогал себе жестами, для чего использовал всю длину рук. Со стороны могло показаться, что между ними идет нешуточный спор, если бы не одно «но»: Стив откровенно смеялся, а на лице у Лоуренса отражалось нескрываемое лукавство, в глазах плясали бесенята. «Ты еще помнишь, кто такой Лоуренс?» — спросила меня Андреа. Наморщив лоб и порывшись в закоулках памяти, я смутно припомнила рассказы Андреа о комментариях, которые она считала «из ряда вон смешными», а когда пыталась их пересказать, то ежесекундно заливалась смехом, еле переводя дыхание, пока наконец не сдалась и не признала, что в ее исполнении, видимо, что-то теряется и лучше послушать самого Лоуренса.

На вечеринке присутствовали несколько ближайших друзей Лоуренса, двое из которых были профессиональными комиками, а один спустя пару лет даже стал знаменитостью. Естественно, в тот вечер не было недостатка в юморе, забавных историях и искрометных экспромтах. Некоторые из шуток, рассказанных тогда другими людьми, я могу пересказать и сейчас, но совершенно не помню, что говорил Лоуренс, как не помню и такой простой вещи, как его рукопожатие при первой встрече или приветственный взмах рукой.

Зато я отчетливо запомнила, что не отходила от него весь вечер. Люди тут и там образовывали свои круги общения, но я оставалась лишь в одном — там, где был Лоуренс. Мне он казался самым веселым человеком на той вечеринке, а возможно, и самым забавным из тех, кого я встречала за свою жизнь.

И дело было не только в том, что он оказался весельчаком: есть люди, у которых это в крови — смешить других, они устраивают что-то вроде маленького представления, и ты попадаешь под их обаяние уже потому, что ты часть их аудитории, и то, что они рассказывают тебе, обращено ко множеству других людей, и в этом смысле присутствие или отсутствие любого из аудитории не имеет ровно никакого влияния на ход его мыслей. Но Лоуренс любил не только говорить, но и слушать. Он задавал вопросы, тем самым вынуждая участвовать в беседе. Пока ты размышлял, как ответить, у тебя тоже появлялась внезапная тяга к остроумию, поэтому в разговоре с ним ты ощущал себя интересным собеседником. Сам он говорил быстро, скорость, с которой работали его мышление и язык, не могли не приводить в восторг. При этом он никогда не задавался целью ни переговорить тебя, ни оборвать ради красного словца. Беседуя с ним, ты понимал, что именно ты в фокусе его внимания, а оглянувшись, обнаруживал, что вокруг уже собралась немалая толпа и прислушивается к вашему разговору. Я не скажу, что Лоуренс был центром внимания всех людей в любой компании, куда он попадал, но то, что он делал ее интереснее, — это факт.