Правда о Салли Джонс - [102]
Начало светать, а праздник еще продолжался. Оркестр играл чувственный вальс для последних танцующих. Мы с синьором Фидардо сидели в оконной нише и смотрели, как танцуют щека к щеке Старшой и Ана. Они были такой прекрасной парой.
И синьор Фидардо, наверное, подумал о том же. Он взглянул на меня и спросил:
– Как по-твоему, он мог бы остаться на берегу?
Я ненадолго задумалась. Потом медленно покачала головой.
– Я так и знал, – вздохнул синьор Фидардо. – А жаль.
Через неделю после пира, который закатили по случаю поминок в «Пеликану», Ана уезжала в Париж – выступать в Театре Елисейских Полей. Ее пластинка разошлась во Франции с огромным успехом.
После долгих раздумий и сомнений синьор Фидардо решил поехать с ней. Его давно уже звал в гости один парижанин – величайший французский коллекционер музыкальных инструментов.
Синьор Фидардо, похоже, давно не путешествовал. С ним случился тяжелый приступ дорожной лихорадки, и он целых два дня собирал свой небольшой чемодан. Нам со Старшим он оставил четкие инструкции, что можно, а чего нельзя делать в мастерской в его отсутствие. Он был уверен, что мы устроим беспорядок в его вещах, и не мог скрыть своего волнения.
– Спокойнее всего мне будет, если вы тоже возьмете отпуск, – сказал он в конце концов. – Вы это заслужили.
Рано утром за Аной и синьором Фидардо приехал извозчик, чтобы отвезти их на вокзал Россиу. Мы простились с ними на улице и пожелали счастливого пути. Когда они уехали, Старшой сказал:
– Надо бы и нам с тобой совершить небольшое путешествие. Не хочешь прокатиться до Ажиере?
Мне показалось, что это отличная мысль.
Глава 78
Последняя трапеза на борту
Следующим утром мы сели на ранний речной пароход от Кайш-ду-Содре до Конштансии. К вечеру мы уже были на месте и заночевали в простеньком пансионате.
На рассвете нас разбудил стук лошадиных копыт под окном. В Конштансии был рыночный день. Часа через два улицы заполнились людьми. На площади рядами выстроились крестьянские телеги. Прямо с них продавали овощи, рыбу, вино, домашнюю утварь и инструменты.
Старшой купил нам в дорогу хлеба, сыра, вяленой рыбы и фруктов. А по ходу дела не преминул покалякать с торговцами. Он познакомился с одним виноделом, который держал виноградник километрах в десяти от Ажиере. Винодел обещал подвезти нас, если мы поможем ему продать бутыли с вином.
Похоже, мало кто на этом рынке когда-нибудь видел настоящую живую гориллу. Многие охотно подходили к нашей телеге и покупали вино, лишь бы поближе поглядеть на меня. Через полчаса телега опустела, и мы могли отправляться в путь.
После двух часов тряски по ухабистой грунтовой дороге нас высадили на развилке. Винодел поехал в одну сторону, мы со Старшим пошли в другую. Солнце жарило во всю мощь, дорога пылила. Но вокруг было зелено и красиво.
Тропинка бежала вдоль Зезере, иногда совсем рядом, иногда чуть в стороне. Вода стояла гораздо ниже, чем когда мы были здесь в последний раз. Вдоль плоских песчаных банок, окаймлявших стремнину, бродили птицы с тонкими клювами и длинными ногами.
Часа через два мы наконец добрались. С небольшого возвышения мы увидели, что «Хадсон Квин» лежит там же, где мы ее оставили. И нам сразу зашагалось веселее.
Тропинка привела к заброшенному дому на берегу. За то время, пока нас не было, от фронтона отвалилось несколько досок. В остальном ничего не изменилось. Мы вышли на ветхий причал. Заметив нас, с трубы «Хадсон Квин» тяжело взлетела скопа.
Мы долго стояли, глядя на останки судна, торчащие из вяло текущей реки. Видно было, что здесь поработали мародеры. Все блоки и тросы срезаны. Оковки на трубе тоже нет, равно как и всей сигнальной мачты на рубке.
– Зато она все еще здесь, – сказал Старшой. – А это уже неплохо.
В зарослях на берегу мы нашли старую рассохшуюся лодку. Она давно не была на воде. Старшой достал нож, и он по самую рукоятку ушел в щель между досками.
Мы спустили лодку на воду и худо-бедно законопатили дыры хвоей и трухой из заброшенного муравейника. Это была древняя хитрость. Труха и растительные остатки забиваются в щели и трещины и, разбухая в воде, делают лодку непроницаемой.
Я гребла, Старшой вычерпывал воду. Мы привязали лодку к рубке «Хадсон Квин» и перелезли на крышу. Из-за низкой воды судно сильнее возвышалось над поверхностью, чем три года назад. В ярком солнечном свете отчетливо было видно речное дно. Остов мягко ушел в песок. В тридцати метрах за кормой на воде виднелся бурун – там, скорее всего, лежал подводный камень, из-за которого мы сели на мель.
Почти час мы сидели молча. Думали, как вытащить наше судно. Наконец Старшой тяжело вздохнул и сказал:
– Нужен мощный кран на большом понтоне, иначе ее не вытащишь. Но ни кран, ни понтон нам сюда не доставить. Тем более без денег.
Он был прав. «Хадсон Квин» навсегда останется здесь. Мы словно оказались на вторых похоронах за такое короткое время. Мы приехали проститься с нашим кораблем. Ничего другого нам не оставалось.
Еще раз вздохнув, Старшой развязал мешок с провизией.
– Последняя трапеза на борту, – сказал он, разложив угощение на крыше рубки.
Мы поели, но уходить не хотелось. Нелегко было расставаться. Старшой лежал на спине, щурился на солнце и время от времени отпивал из бутыли с вином, которым угостил его крестьянин.
