Правда о Бэби Донж - [31]

Нет, он не прав. Доводы приводит убедительные, но все же не прав. Нельзя безнаказанно взять с пляжа в Руайане беззаботную девушку, привезти к себе в дом и сразу же обречь на одиночество.

И не просто на одиночество! На одиночество в незнакомой обстановке, которая может показаться враждебной.

Как он смел предполагать, что Беби достаточно уже того, что он вступил с нею в брак?

Еще одно воспоминание. Еще одна ускользнувшая от него особенность душевного склада — нет, не Беби, а его самого. Она лежала в клинике. С минуты на минуту должны были начаться роды. Он настоял, что будет присутствовать — по крайней мере, при первых схватках. Держал ее за руку, неудобно сидя на стуле, но ему не удавалось полностью отключиться от жизни за стенами клиники. Между двумя схватками Беби чуть не с мольбой спросила:

— Ты все-таки хоть немного любишь меня, Франсуа?

И он ответил, не колеблясь, уверенный в своей правоте:

— Если бы я тебя совсем не любил, то не женился бы на тебе.

Она повернула голову, и через минуту лицо ее снова исказилось от боли. Когда несколько часов спустя, еще оглушенная анестезией, она раскрыла полуслепые от мук глаза и ей показали ребенка, Беби первым делом спросила:

— Он похож на тебя?

У Франсуа навернулись слезы. Десятью минутами позже, уходя из клиники, он чувствовал на сердце грусть. Но вытащил из кармана ключ зажигания, дал газ и помчался по улице, залитой солнцем.

Через сто метров все было кончено, забыто. Он снова стал прежним Франсуа Донжем. Снова прочно вошел в ту сферу жизни, которую считал реальной.

Сколько же лет Беби билась в пустоте?

Она напоминала ему теперь мошку, которую он как-то вечером видел в Каштановой роще. Мошка упала в ручей. Сначала не понимала, что это конец. Шевелила лапками, хлопала крылышками, словно эти усилия могли помочь ей подняться в воздух. Но только кружилась на месте. Тут с дуба слетел лист, образовался плавучий островок, и Франсуа надеялся, что мошке удастся на него выбраться. Некоторое время она не двигалась. Может быть, устала или из осторожности не хотела тратить последние силы. Потом снова отчаянная борьба, неимоверные усилия, новые, все более широкие круги на воде, переливающейся, как муар. Но крылышки уже намокли. Они тянули мошку в глубину. Каким бездонным черным провалом, какой беспредельной бездной представлялась ей темная ледяная вода!

Привалившись плечом к склонившейся иве, Франсуа курил.

— Кому суждено…

Чувствовала ли мошка, что дубовый листок — спасение для нее? Она шевелила лапками, но они, намокнув, двигались все слабее.

Франсуа мог бы срезать прут, подтолкнуть листок к мошке, но предпочел увидеть все до конца.

Впрочем, при развязке он не присутствовал. Мошка выбилась из сил, но, пробыв несколько минут в неподвижности, походившей на смерть, опять зашевелилась.

— Франсуа, Франсуа! — закричала Жанна, бывшая в тот день в Каштановой роще. — За стол!

Разве Беби не пыталась сотни, тысячи раз… То, что он принимал за безразличие или благоразумие…

Она согласилась на мадам Фламан. Каждый вечер — теперь он был в этом убежден, — когда он машинально целовал ее в лоб или щеку, она, должно быть, принюхивалась к нему, спрашивая себя, было ли в этот день…

А он был весел, бодр, на подъеме. Ему хорошо работалось, дела шли отлично. Воля Донжей вливала в жизнь города свежую струю. Сто, двести, пятьсот человек имели работу благодаря Донжам, благодаря усилиям Донжей — Франсуа и его брата.

— С сегодняшнего дня мы официальные поставщики интендантства.

— Да? — улыбалась она словно из вежливости, а он злился, что жена не разделяет его восторга. Но разве не барахталась она весь день в ледяном болоте одиночества?

— Тебя это не радует?

— Радует. Вечером уходишь?

— Надо повидаться с адвокатом по поводу контракта.

— Я хотела показать тебе занавеси, которые выбрала для гостиной.

Неопределенный жест. Это касается только ее. Ему ли заниматься занавесями в гостиной! Его вполне устраивают и те, что висели там прежде, еще во времена родителей.

— Не жди меня — вернусь довольно поздно.

И всегда в складках одежды, в порах кожи он приносил с собой живительный воздух большой жизни, а ей приходилось довольствоваться затхлой атмосферой домашнего мирка.

— Ты спишь?

Она не отвечала. Он знал, что Беби не спит. Поведение ее раздражало его, и все-таки она притворялась спящей лишь для того, чтобы не показать, что бодрствовала, ожидая мужа и прислушиваясь к малейшему шуму.

Он ничего не понял!

— Если бы я не любил тебя, то не женился бы на тебе.

Итак, коль скоро он на ней женился…

Полоска света расширилась. В дверях — расплывчатая фигура, волосы накручены на бигуди.

Послушай, Франсуа, прими-ка снотворное, ворчливо бросила Жанна. — Уже час, как ты вздыхаешь и вертишься с боку на бок. Вот тебе двадцать капель. Пей. Если так будет продолжаться, у всех в доме расстроятся нервы, как у моей бедной сестры.

8

— Садитесь, господин Донж.

И мэтр Бонифас умолк, как в зале суда. Взял понюшку табака и выпачкал себе ноздри, наблюдая при этом за Франсуа так же сурово, как экзаменатор за экзаменующимся.

— По-моему, мы с вами встречались у моей свояченицы Депре-Мулинь. Не так ли?