Правда - [20]

Около шести часов пополудни, когда прихотливый бизнес-маршрут Владимира Ильича пролегал по четной стороне Черч-стрит, он приметил невдалеке черную, крылатую, гибкую фигуру... Закрываясь плащом, в сопровождении еще каких-то черных людей, Феликс Эдмундович вошел в «Мешок шерсти». «Съездец-то у них... то есть у нас... позавчера завершился, — подумал Ленин. — Какого же чорта он опять сюда пришел? Неужели можно по доброй воле пить такое скверное пиво?» Владимир Ильич был любопытен; сообразив, что в извозчичьей бороде Железный Феликс вряд ли сможет узнать его, он подошел к дверям паба и объяснил простодушному британскому полисмену, что, участвуя третьего дня в тайной сходке, позабыл на стуле свой бумажник. Британцы вообще были сущие телята. Ленина беспрепятственно впустили.

Стульев и народу было на сей раз меньше; чаще попадались славянские рожи, заговорщики называли себя не социал-демократами, а социалистами-революционерами, и бородка товарища Феликса была другого фасона и масти, — в остальном собрание мало чем отличалось от позавчерашнего: трескотня, и лозунги, и фразерство («...история выдвинула нас на передовую линию огня, наша воля зовет нас бороться и смотреть открытыми глазами на всю опасность грозного положения и самим быть беспощадными, чтобы растерзать наших врагов...» и проч., и проч.), и яростные организационно-финансовые интриги. Даже песни пелись те же самые. Но лица были все новые, за исключением Эдмундыча и еще одного господина — кругленького, тугого, жовиального, румяного, с торчащими, как у кота, нафабренными усами, которого Ленин несколько раз встречал в рулеточных домах Ниццы и Монте-Карло. «Уж если этот селадон ударился в революцию — видать, самодержавию и впрямь скоро конец», — подумал Владимир Ильич.

Прослушав несколько выступлений, он наконец сумел уловить идеологическую разницу: эсеры придерживались более радикальных взглядов на революционную борьбу по сравнению с эсдеками. «У этих-то, пожалуй, скорее что-нибудь получится, — думал он, — может, я дурака свалял, что записался в большевизаны? С другой стороны, уж больно трескучие и кровожадные». Как всякий коммерсант, Ленин был человеком мирным: не одобрял убийства, ужасно боялся террора и грабежей. «Этак к любому подойдут на улице и — ножик к горлу... Эсдеки как-то поспокойнее». У кровожадных эсеров ему сделалось неуютно, жутковато и скучно; он вынул из жилетного кармашка три изящных серебряных наперсточка и стал рассеянно играть ими. Это была глубоко укоренившаяся, бессознательная привычка; заметив, что котоусый живчик повернул голову и плотоядно уставился на наперстки круглыми глазами, Владимир Ильич смутился, убрал любимую игрушку обратно в карман и вытащил часы. Пожалуй, пора было на вечеринку к Кржижановскому. Через пару минут Ленин потихоньку выскользнул из зала, не дождавшись окончания сходки и не услышав, как Феликс Эдмундович говорит котоусому:

— А вас, товарищ Азеф, я попрошу остаться...

Дзержинский не играл в азартные игры; его азарт не нуждался в искусственных подпорках, вся жизнь его и так была игрой. Он ни разу не подходил близко к рулетке и даже не знал названия карточных мастей; он также не интересовался бизнесом, — и, возможно, зря, ибо он мог бы стать хорошим игроком или дельцом, разумным и осмотрительным. Он принадлежал к людям, никогда не складывающим все яйца в одну корзину. Нынче он делил свои ставки между занудливыми, медленно раскачивающимися социал-демократами и эсерами, — последние были ненадежны, но в случае удачи выигрыш мог оказаться крупней. (Прежде были еще анархисты, но из их компании он вышел, поняв, что они не простят ему восшествия на трон и тут же повернут оружие против недавнего вождя.) Азеф, с чьей помощью он три месяца назад избавился от надоедливого дурака Гершуни, был джокером в его колоде.

— ...Только уж пожалуйста, денежки вперед. Вы же понимаете, каких расходов потребует это дельце.

— Погодите о деньгах, господин Азеф. (Не было необходимости в беседах tête-à-tête кривляться и называть умницу Азефа «товарищем».) Сколько времени вам потребуется на подготовку?

— Год.

— Вы с ума сошли, — холодно сказал Дзержинский.

— Попробуйте сами, — обиженно возразил Азеф, — а я посмотрю, что у вас получится. И я должен сперва потренироваться на ком-нибудь пониже рангом...

— Упражняйтесь на ком хотите, — радушно позволил Дзержинский. — Но год — это несерьезно. За год Алиса может еще раз родить.

— Да что хорошего она может родить? — усмехнулся Азеф. — Мышонка? Лягушку? В лучшем случае еще одну девку.

— А если сына? — спросил Дзержинский. (Убийство Николая Романова имело для него смысл, разумеется, лишь в том случае, если тому будет наследовать брат Михаил.)

— Почему, собственно, вас это так беспокоит, господин Глинский? (Феликс Эдмундович любил из озорства называться девичьей фамилией одной из своих царственных прародительниц — Елены Глинской или Марины Мнишек.) Не все ли вам равно, кто сменит Николашу на троне?

«Эта гиена что-то заподозрила, — подумал Дзержинский, — нехорошо. Но ведь даже если родится мальчик, они могут назвать его Мишей... И Азеф прав: крайне маловероятно, что истеричная немочка произведет на свет наследника...»