Правая сторона - [8]

Артем опомнился и выглянул. Там плавало уроненное весло. Поймал одной рукой, другой зачерпнул в ладонь воды, плеснул в лицо. Стало легче.

Теперь только до него дошло, что там, за кормой, в светлом проеме бились волны и порывы ветра влетали в расщелину.

«Северянка», — ужаснулся Артем. Об этом ветре ходили рассказы один страшнее другого, и надо было срочно пробиваться в бухту, иначе волны расшибут лодку.

Балансируя руками, Артем перебежал на нос, ухватился за свисающий куст маральника, потянул на себя. Корни не выдержали, и он долго протирал рукавом штормовки глаза, засыпанные землей и песком, как слепой шарил по стене, царапая руки о жесткий лишайник. Пальцы противно дрожали и цеплялись за малейшую шероховатость.

Все же ему удалось дотянуться до кустика дикой карликовой акации. Сначала в пальцах были только мягкие листочки, но Артем, рискуя свалиться в воду, перебирал пальцами, захватывая в ладонь слабые ветки все дальше, тянул к себе гибкий стволик. Кожу обожгла боль: вонзились иглы. Но он не отпускал, а когда понял, что акация крепка, потянул на себя.

Лодка чуть продвинулась, чиркая днищем о камни. Теперь ему помогали волны. Они равномерно били в корму, и Артем приноравливал свои рывки к их ударам.

Ему удалось еще ухватить крепкий куст, и он снова, не замечая боли, подтягивался, пока скрежетанье под днищем не замолкло. Лодка легко, освобожденно пошла вперед, подгоняемая волнами.

Стоя на носу, грязный и мокрый, с залитыми потом глазами, Артем разглядывал бухту. Впереди светлела узкая песчаная полоска меж камней, как раз, чтобы причалить. Со всех сторон ее теснило серое и черное каменное нагромождение, поросшее низкими кустами крыжовника, акации, Перевитое свистящими травами.

И все это уходило вверх. Уходило круто, опасно, куда нужно карабкаться и Артему. Там — тайга, там — тропа, помеченная на карте лесничества как конная.

Лодка ткнулась в песок. Артем спрыгнул, подтянул ее повыше, чтобы не достали волны, полез в карман за сигаретами и увидел, что руки кровоточили и все еще дрожали, но боли он не слышал и на кровь глядел непонимающе, будто кровь не его.

Он закурил и сел на сухой теплый песок.

Снова рванул с озера ветер. Закрутил вихрем, стеганул по лицу песком. Первые капли дождя тяжело ударили по штормовке. Артем несколько раз торопливо затянулся сигаретой и бросил в воду. Понял: надо до тропы добраться, пока трава и камни сухие, пока склон не размыло ливнем.

Из багажника лодки выкинул рюкзак, отшвырнул в сторону ненужные удилища, собрал одностволку, переломил, вогнал в ствол патрон с заводской турбинной пулей, щелкнул замком. С ружьем стало спокойнее.

Сначала продвигался сравнительно быстро, идя серпантином. Кусты ему и тут помогали. Но на самой середине склона — не ниже и не выше — застал дождь, крупный, резкий.

Сапоги скользили по траве, не находя опоры, на камень нельзя ногу поставить — срывалась. Одно спасенье — хвататься за кусты и ползти на коленях, прижимаясь к склону, чтобы не потерять равновесие. Вниз Артем смотреть боялся — могла закружиться голова. Да и пути назад все равно не было.

Не поверил, когда пальцы стали цепляться уже за тонкие стволы осин. Место начиналось пологое, однако Артем все еще полз на коленях, боясь встать во весь рост. Казалось, сразу качнет назад, к обрыву, где звенит под дождем и ветром гулкая пустота. Лег под кедром, обнял обнаженный крученый корень. Уловил тонкий запах смолы. «Ничего, три километра по берегу — раз плюнуть. Самое страшное позади…», — успокаивал себя Артем.

Тропка нашлась сразу.

А дождь все сыпал и сыпал, казалось, что на всем белом свете нет осколка голубого неба, есть только промозглая серость над головой и нескончаемый проливной дождь.

Скучна тайга в непогоду. Без солнца все обесцветилось, поблекло. Даже крученые лепестки саранок из розовых стали серыми, как небо. Многоцветье вылиняло, будто дождь смыл краски. И вместе с красками исчезло все живое.

Неделю назад Артем ходил с лесниками на гольцы ремонтировать избушку. Погода стояла ласковая, сухая. Приятно было идти. Там белка на суку, цокает — летом она смелая, там рябчик из-под самых ног выпорхнет и скорее в густоту пихты. Птичья мелкота посвистывает, радуется теплу, солнцу.

А сейчас — никого. По норам, по гнездам забились, прячутся под ветвями и в дуплах, под сухими колодинами. Пережидают. Только воронам — всегда климат. Громоздятся на сухих верхушках лиственниц. Нахохлились, косят по сторонам, поживу высматривают. Замахнешься — не слетают с места. Неохота попусту крыльями хлопать. Не любил их Артем — мрачные птицы. А тут и им рад. Все живые существа.

Вымок до нитки. Штормовка набухла и шуршала на ходу, как жестяная. Штанины прилипли к коленям. Ногам сыро и неуютно. Сапоги новые, еще не промокают, так влага и здесь нашла лазейку — через разодранные штаны.

Тяжелые шишки маральего корня больно бьют по лицу, морщинистые листья кукольника с противным скрипом трутся о голенища сапог. Колючие, скользкие и бархатисто-мягкие травы лезут в глаза, мешают видеть под ногами еле приметную тропку, так не похожую на конную.

«Что за тропа, — размышлял Артем. — Из ложбины на склон в лоб идет, нет чтобы поположе. Впрочем, что ему, Кугушеву, не пешком ведь, на лошади», — и поглядывал на стволы кедров, нет ли затесов.