Практические советы Порфирия Иванова - [12]

Были яркие летние дни, солнце стояло высоко. Природа в Каменске не отличалась особой красотой, правда, что было красиво, так это пароходы на Северном Донце, который протекал по-над Каменском. В Каменске пробыли двое суток, мы свободно разгуливая по городу. Мы не думали о том, что происходило в природе, что запах от умерших вместе с воздухом мог подняться и сесть на чистую воду, как язвочка, и поплыть по Донцу до самого Дона и там пройти мимо города Ростова и попасть в Азовское море, туда, где этого никогда не было.

Раздав сидевшим в подвалах шахтерам пропуска, я со своими друзьями оставил Каменск. У меня после всего виденного появилась болезнь — мешать во всем Белой армии. В Красную Армию я не пошел лишь потому, что моя жена просила меня не бросать ее с маленьким сыном. Я ее очень уважал и слушался во всем.

Приехали мы на станцию Зверево. Там никто у нас не поинтересовался, откуда мы едем. Было жаль, что отец не согласился ехать со мной. Боялся не только мой отец, что власть снова перейдет к капиталистам, и тогда смерти не миновать. Многие не верили, что большевики придут, думали, что они против капитала бессильны, что казакам вся буржуазия помогает, что заводы, фабрики и шахты, земли будут принадлежать, как и раньше, богатым. Большевики же заверяли, что все это народное будет. Только церкви не будут государственными. Ленин их не признавал.

После того, как я приехал из Каменска, я занялся семечками, скупал их в соседних селах у богатых крестьян, возил таганрогскую подошву и сдавал ее кооперациям. Словом, старался удовлетворить запросы крестьян. Привозил несколько раз мануфактуру из Харькова и Гомеля. Чем больше занимался я наживой, тем больше находил себе друзей, идущих такой же дорогой. Дошло до того, что мне стали предлагать фальшивые деньги. В душе понимая, что занимался не тем, чем нужно было, да и не мог я заниматься другим. Была революция, и мне надо было быть там, где шла борьба за нашу свободную жизнь. Но я дал слово Ульяше, что приложу все силы, чтобы сохранить нашу семью. Я любил сына Андрея, и мне хотелось, чтобы он вырастал без всяких забот. Отец по-прежнему сидел в Каменске за самолет, дома все шло по-старому. Я по-прежнему торговал, стараясь обеспечить семью. Мне и моей семье помочь было некому. Тесть был далеко.

Тесть меня уважал, уважала меня и Ульяша, которая жить без меня не могла. Она всячески старалась сгладить все неувязки между нами, если они вдруг появлялись. Я тогда попивал водочку да и глазом своим присматривался к чужому женскому телу. Привычка, конечно, нехорошая, но что поделаешь. Но если мне что поручала партия, я в доску разобьюсь, а сделаю. И в душе я почитал Ленина за то, что он для нас, бедняков, сделал. Ездить с поручением больше приходилось по Украине, начиная от своей станции Лутугино и кончая Харьковом и Гомелем. В этих двух городах больше всего свирепствовала спекуляция евреев. Мне очень хотелось перейти границу и узнать, как там у большевиков, думают ли они о нас, хотят ли прогнать всех наемников. Путешествуя я видел, как Петлюра дрался с Гетманом на станции Бахмач. Петлюра наступал, а Гетман отступал. Гетман бил орудиями, а у Петлюры были одни штыки. У Гетмана было больше офицеров.

Я мечтал, что придет время и все, что теперь составляет собственность, станет общим, но понимал, что до этого теперь далеко. Я видел, как в Белгороде красные хотели выбить немцев, которые упорно отбивались. Страшно вспомнить, какая передо мной открылась картина: большевики прислали переговорщиков, а немцы встретили их и на площади здесь же, в Белгороде, расстреляли. Сколько зверских расправ они учиняли. Я видел, как немецкий офицер придрался к одному еврею, обвинил его в том, что тот вытащил у русского деньги. В это время, как проходили русские пленные, офицер бил по лицу еврея. Он говорил: „Никаких прав евреям не даем, не хотим, чтобы они были в почете“. Мы понимали, что это была своего рода агитация. Мы, русские, имели Троцкого в своих войсках, не только я, но и другие, такие, как я, были против этой акции, понимали, что немец болтает вздор. Никто на его агитацию не поддавался. Не верили мы их обещаниям, они свои зверства учиняли где попало и как им было угодно.

Большевикам и русскому народу было очень жаль, что немцы овладели Украиной. Весь народ ждал, когда придут наши, большевики. Я ждал не меньше других, да и сам был готов в любую минуту уйти к своим. Действительно, стало видно по всему, что положение казаков осложняется, казаки начали отступать, забирая все с собой у населения, все, что попалось на глаза. Особенно у них разгорелся аппетит на лошадей. У меня тоже была серая добрая кобылица, и я за нее боялся не меньше других. Спрятал ее в клуне и заложил соломой. И все же дождался своих, пришла Квасная Армия. Первыми в село вошла кавалерия Буденного. Но мне и им опять было жаль отдавать свою лошадь. Наши-то наши, подумал я, но лошадку не дам, мне в жизни поможет еще эта лошадка. Я на ней привозил разные штучки из многих концов. Все это требовалось для семейной жизни.

Народ был рад приходу наших, я тоже радовался не меньше других. Ведь меня разыскивала, как партизана, украинская милиция. Хотели меня расстрелять, а теперь, с отступлением белых, погоня за мной кончилась.