Практические советы Порфирия Иванова - [11]

Нашли и охранявших самолет. Это был мой отец и все остальные, кто был в это время на шахте. И чего только мой отец не перенес из-за меня — и тюрьма, и ждал расстрела. Правда все старались защищать отца. Это, мол, самолет спалил Савинов Иван, начальник партизанского отряда Сотня ушла и с собой забрала всех шахтеров, кроме тех, кто уходил в лес. А в лесу было наше убежище, ведь мы сделали великое дело, но наши отцы за это пострадали. Их повезли в Ровеньки для допроса, а затем отправили в Каменские погреба, где свирепствовал тиф, от которого не было спасения. Много наших старалось пробраться туда, но никому не удавалось, власти проверяли всех едущих и никому не давали пропусков.

Не только немцам, но и англичанам хотелось господствовать над русским народом. Особенно свирепствовали англичане, которым хотелось овладеть Кубанью и Доном. Под Царицыным был фронт, на Украине — суматоха. Мы отправились в Каменок выручать своих. Со мной пошли Василий Платонович, Василий Никитич, Михаил Егорович Слесарев. Сейчас я пробирался по этому пути и вел за собой других, чтобы вернуть наших из Каменских погребов, где они умирали. Мы шли пешком до Колпакова и рассуждали.

Я видел, как шли верующие казаки Морозовского прихода с прославленным ростовским епископом, который ехал к нам помолиться. Все верующие крестьяне, как и обычно, стараются помолиться на восток, а епископ Гермоген вместе с казаками, ввиду того, что фронт был под Царицыным, а Царицын был на востоке, и там были большевики, чтобы не молиться за победу большевиков, повернулись на запад и так молились. Это была буржуазная свора, и ненависть к ней владела мной. Я уже тогда полагал, что эта свора будет разбита, непременно. Такие же негодяи загнали на съедение тифозным вшам в подвал моего отца и многих невинных шахтеров

Все наше село и все шахтеры утверждали, что сожгли самолет партизаны Ивана Савинова, который в нашем селе перебил украинскую милицию, но казаки не были в этом уверены и держали моего отца, который терпел за меня. Такой был его удел — терпеть все из-за меня. Но я был уверен, что любым путем пробьюсь к отцу. До станции Колпаково мы шли пешком, а от Колпакова поездом мы приехали в Должанскую, а затем в Зверево. В Звереве нам нужно было сделать пересадку, чтобы попасть в Каменск. Но подпись для проезда в Каменск, должен был поставить комендант, старый офицер. Но он, зная проделки наших шахтеров, не давал пропуск.

Когда мы приехали в Зверево, у меня появилось желание обхитрить этого офицера. Я к нему пошел, как солдат, извинился перед ним. Я и стал объяснять, что мы едем в Колпаково, а не в Каменск. Я ему предъявил все свои справочки и он, даже не глядя на них, расписался на обороте. Нас пропустили по этим справкам. Мы ехали в Каменск нелегально.

В Каменске стоял ужасно тяжелый воздух, какой-то непонятный смрад. На вокзале мы видели, как ярые волки из станции Гундоровой привезли убитого офицера, и бедная старуха-мать смотрела на своего убитого сына и не могла сказать ни слова.

Мы приехали в Каменск не с пустыми руками, зная что словом, вернее, просьбой, ничего не добьешься. Каждый из нас имел по фунту сливочного масла для того, чтобы удовлетворить жену врача, — эти люди на подарки были падки. Мы нашли старшего врача, который ведал погребами, вызвали его к себе. К нам вышла высокого роста женщина, блондинка, и спросила у нас, как у приезжих: „Кто вы есть?“ Мы ответили, что мы, как обиженные люди, хотим, чтобы вы приняли наш подарок. Она увидела у нас масло, и по ней видно было, что она с радостью готова принять его от нас. Мы преподнесли ей масло с просьбой попросить мужа об освобождении наших шахтеров. Муж ее выдал нам 19 пропусков на освобождение. Мы направились к погребам. Когда нам их открыли, то мы увидели, что там делалось. Почти все лежали — больные тифом. Только мой отец не болел, остальные 18 были без движения. Я стал предлагать отцу уйти отсюда, и, хотя такая возможность была, он не захотел уйти. Он не был уверен, что большевики победят и предпочитал умереть здесь вместе с товарищами: все равно казаки рано или поздно убьют. Белые были заинтересованы в том, чтобы больше большевиков уничтожить. У них и к своим не было справедливого отношения. Если офицера убитого везли домой хоронить, то даже своего солдата они считали мусором, а к нашим людям относились, как к животным ненужным. Даже смотреть было тяжело, как бедный народ сам себя закапывал, и от этого становилось жутко. А что делали эти звери на Дону, Кубани, Украине! Большевики старались разогнать эту свору белобандитов и палачей, которые ни к чему не имели жалости. Вот взять хотя бы наших шахтеров, их невинных держали в этих подвалах, и они были обречены на верную смерть, а ведь дома у них были семьи, жены, дети. Мы, простые, бедные люди, не могли терпеть, чтобы кучка образованных и добрых, по их понятию, людей творила такие безобразия, такие зверские расправы. Если им попадался человек, поддерживающий красных, они могли его растерзать на кусочки. Все богачи держались за свою собственность и старались всячески помешать тем, кто хотел забрать у них хозяйство.