Прага - [145]

Расхрабрившись после нескольких размачивающих черепов, Джон применяет к соседке слева начальный маневр тактики «кинозвезда по ошибке», и тут с табуретки справа Чарлз говорит исповедальным тоном:

— Хорошо, что мы с тобой поговорили тогда утром в больнице. Это помогло. Правда. Понимаешь?

Как ни странно, Джон чувствует, что Чарлз говорит искренне, но не может вспомнить, о каком разговоре идет речь. Хорошо поговорили утром в больнице?

— Эй, да ради бога. Без проблем.

Он снова оборачивается влево, однако намеченная ложная кинозвезда уже исчезла. И Джон признает, что его сердце не сжимается от этой потери.

Убыстренная музыка заканчивается и сменяется долгим, режущим уши визгом жестоко пытаемого человека. Задыхающиеся рыдания перемежаются демоническим смехом. Потом мягкие романтические барабаны и вступительные аккорды синтезатора, любимая Джонова мелодия; почти час потребовался диджею, чтобы выполнить заказ.

VII

— Штука в том, Карой, что ты сидишь на вершине мира и даже…

— Чарлз.

— …кажется, не понимаешь, что с этим делать. Что?

— Чарлз.

— А. Ладно.

Вечер понедельника, обещанные островитяне из южных морей опаздывают, и потому Джон с большого расстояния, издали по сю сторону сервированного на пятерых круглого столика, по сю сторону дрожащего черного диска своего «уникума», наблюдает, как Чарлз и Харви массируют свои коктейли и поочередно разговаривают. Он видит в Чарлзе слабые признаки нервного возбуждения: Чарлзовы ровные смыкающиеся поверхности пучатся, и отвращение к Харви проглядывает из-под защитной оболочки (правда, Харви, изолированный собственной нервозностью, не замечает).

— Они придут. Придут, — заверяет Харви, которого никто не спрашивает, и пытается оживить мертвую атмосферу электрическим остроумием: — Ну, теперь честно, скажи прямо — ты думаешь, он шпарит эту бабу Тольди?

— Вы только посмотрите на этого гнусного хорька, — Чарлз глядит на часы и два раза щелкает по циферблату. — Если и шпарил, то сейчас он этим заниматься не в состоянии.

— О, Карой, никогда не знаешь…

— Чарлз. Чарлз. По-английски. Это твой родной язык.

— Да, но ты говорил, она довольно внимательно присматривает за ним в отдельной палате, так? Может, это как раз такой инсульт, который взбалтывает кровь, если ты понимаешь, о чем я. Слыхал про такие вещи.

— Чарлз, нельзя ли заткнуть этого дебила? — Харви и Чарлз удивленно вскидывают взгляды, и Джон в приливе смущения понимает, что не просто подумал эти слова. Однако тон Чарлзова смеха выбран виртуозно, и Харви вмиг понимает, что добрую шутку Джона не надо принимать всерьез.

Толстые бордовые занавеси, с трех сторон ограждающие кабинет, слегка расходятся, и официант в смокинге придерживает темный бархат перед двумя островитянами из южных морей. По-зимнему бледный первый — помоложе, лишь на несколько лет старше Чарлза, но во всех смыслах преждевременно посеревший, в якобы-старинных бухгалтерских очочках. Пластмассовый красавец — парикмахерская каждую пятницу — чуть слышно перхая, пятится, давая боссу первым войти в тесный анклав роскоши. Тут и наступает обещанный Джону сюрприз, и время на миг застывает пузырем, чтобы дать разглядеть получше: трехмерная имитация знаменитого журнально-телевизионного лица, австралийский акцент, знакомый по ток-шоу и теленовостям, мрачная или слегка самодовольная мина (только два варианта), которыми украшаются по десятку обложек деловых журналов каждый год. Харви с подобострастием приветствует его и представляет. Но прежде чем сесть или подтвердить свою личность, видение оборачивается к официанту и заказывает обскурантистский антиподский коктейль, будто оно настоящий человек — телевизионный человек, — и Джон не видит повода хоть в чем-то усомниться. Неизменная ковбойская шляпа, нарост выпуклого острова-бородавки у юго-восточного побережья носа, брови как первобытный лес, над которым, должно быть, часами потеют телевизионные гримерши, замазывая их до какого-то сходства с мягкими человеческими чертами: весь реквизит узнаваем. Тем страннее, однако, несходства: в пределах ограды из штор у австралийца проявляются дурные привычки и тики — очевидно, их можно сдерживать только на время телерепортажа и ни секундой дольше. Там, где телевизионное лицо постоянно с начальственной напряженностью устремлено на закадрового интервьюера, трехмерный Мельхиор вовсе не допускает прямого контакта глазами, так что Джон опять почти убеждает себя, что за этот отдельный стол в «Короле гуннов» к ним пришел самозванец. При тусклом свете, при заключенной в богатую рамку репродукции гравюры с королевской охотой на единственной твердой стене, Джон чувствует странное, но физически ощутимое облегчение, увидев здесь еще одного крупномасштабного человека, который оказался не бог весть чем, вообще-то гораздо меньше того, каким его показывают миру.

Хьюберт Мельхиор владеет не самой большой медиа-империей в мире. Есть еще человек в Атланте и другой австралиец, еще, скорее всего, державы в Голливуде и Франкфурте и застекленные вершины на Манхэттене, чьи имена не всплывали пока на поверхность мирового сознания, у которых длиннее щупальца, больше влияния, больше телевизоров, книг и газет, что выражают клейменое мнение. Но в довольно широкой округе имя Хьюберта Мельхиора — одно из тех, которые даже для того, кто никогда не интересовался бизнесом и финансами, всегда кажутся знакомыми. («Это тот, который делает фокус с горящими кенгуру?»)