Позорный столб (Белый август) - [10]

— Минутку. — Советник нажал кнопку звонка. Появилась секретарша, и он что-то сказал ей. — Сейчас… — бросил он Эгето.

В кабинет вошел чиновник с жемчужной булавкой в галстуке.

— Что прикажете? — спросил он.

— Может быть… протокол после! — сказал советник и вновь обратился к Эгето. — Прошу вас, продолжайте!

Эгето — по выражению лица его было заметно, каким усилием воли он сдерживает себя, — снова назвал город и кратко изложил цель своего прихода.

— В городе бесчинствуют вооруженные банды; одного из членов директории увели из квартиры и упрятали в неизвестном месте; на улицах совершенно открыто устраивают кровавые побоища. Депутат рабочего совета Геза Кликар застрелен, преступник не обнаружен. Рабочий клуб — хотя эти сведения еще не проверены — разгромлен сегодня на рассвете, так сказать, после уличных боев. В трамвае Михая Капочи вооруженные бандиты…

Эгето показалось, будто чиновник подмигнул советнику.

— Что же вы предприняли? — спросил советник.

— Вчера мы задержали одиннадцать человек.

Советник развел руками.

— В таком случае, что же вы хотите от нас?

Эгето в раздумье рассматривал похожее на маску лицо советника.

— Не прошло и часа, — начал он, отчеканивая каждое слово, — после того, как мы произвели аресты, а уже отсюда, из министерства внутренних дел, поступил по телефону приказ задержанных немедленно освободить. Это недопустимо, господа!

Советник провел рукой по лбу.

— Видите ли, — сказал он сдержанно, — таковы общие директивы… во избежание возможных провокаций. Вам бы следовало знать об этом! Ведь министр… его высокопревосходительство… Значит, задержанных освободили?

— Нет.

— Позвольте узнать, почему? — Теперь советник заговорил еще более холодно.

— Потому, — тихо ответил Эгето, — что прибыл вестовой из военного министерства, точнее, из штаба четвертого армейского корпуса. На машине.

Чиновник что-то процедил сквозь зубы.

— И взвод солдат, — добавил Эгето. — С прямым указанием. Арестованных увезли.

Чиновник присвистнул.

— Помилуй, — поморщился советник, сдвигая брови.

Чиновник как-то весь изогнулся в знак того, что просит извинить его. Наступила тишина.

— Так что же? — прервал молчание советник.

— Арестованных увезли и потом освободили.

Эгето умолк. По лицам этих двоих он отчетливо видел, что сюда он пришел напрасно. Внутри у него все кипело от гнева. Он крепко сжал челюсти и усилием воли подавил в себе рвавшееся наружу негодование.

В кабинете стояла тишина. Советник чуть подался вперед.

— Кто вы? — спросил он, пристально глядя на Эгето.

— Депутат рабочего совета. Моя фамилия… я уже называл.

— Вы частное лицо, — констатировал чиновник, кривя губы в язвительной усмешке.

Эгето с силой опустил на стол сжатую в кулак изувеченную правую руку.

— Согласно второму декрету правительства, — заговорил он грозно, — рабочие советы продолжают выполнять свои функции! Я являюсь членом директории города, — тут он повысил голос, — следовательно, не являюсь частным лицом… даже по вашим представлениям!

Советник и чиновник переглянулись.

— Вы уполномоченный по внутренним делам? — спросил чиновник.

— По народному просвещению, — бросил Эгето, и перед глазами у него заплясали красные круги. — Я секретарь ревтребунала! — вырвалось у него, и в ту же минуту он понял, что этим двоим подобную вещь говорить не следовало, ведь ревтрибуналы одним из самых первых декретов профсоюзного правительства… Зря он сказал.

— Вот как? — насмешливо процедил чиновник, но советник неодобрительным взглядом заставил его замолчать.

— Прошу вас, — сказал советник подчеркнуто мягким тоном, — будем точны. Как бы то ни было, но здесь вы находитесь в качестве частного лица. Позвольте, позвольте, будьте любезны выслушать меня до конца. Мы все обязаны уважать букву закона, не правда ли? Вы, разумеется, не соблюли официальных инструкций, но мы, несмотря ни на что, сознаем, что бюрократические формальности в настоящий критический момент, гм… Главное — это спокойствие и порядок! Итак, мы, безусловно, доложим о вашем деле господину статс-секретарю. Как видите, мы к услугам… товарищей. Salus rei publicae suprema lex estol[4] — изрек он. В голосе его прозвучала откровенная издевка.

Эгето вышел из кабинета с пылающим лицом. В душе его боролись гнев и уныние.

— Секретарь ревтрибунала, — сказал советник, когда за Эгето закрылась дверь, и усмехнулся. — Садись же, дорогой Элемер!

В Моноре и Юллё румыны избивали людей палками — вот о чем рассказывали красноармейцы, возвращавшиеся с развалившегося фронта. Аванпосты трансильванской румынской армии, которой командовал генерал Мардареску, в воскресенье в полдень уже достигли Кишпешта и двинулись дальше, к венгерской столице. Улицы Будапешта были запружены народом. Особенно много гуляющих направлялось в сторону Городского парка. Изредка можно было увидеть патрули, состоявшие из полицейских и бывших солдат Красной милиции. Однако патрули эти ни во что не вмешивались, хотя кое-где, особенно в центре и в окрестностях проспекта Андраши, то и дело вспыхивали роялистские и антисемитские манифестации. Все шестерни какого-то огромного расшатанного механизма продолжали свое стремительное, бешеное вращение, причем с разной скоростью и в противоположных направлениях. По коридорам министерств в темных костюмах и крахмальных воротничках расхаживали старые чиновники и, несмотря на то, что было воскресенье, ожидали свежих новостей; примерно в полдень все эти чиновники появились одновременно, многие пришли прямо с мессы и принесли с собой слабый запах ладана. Они собирались группами у оконных ниш, по углам и о чем-то шептались; если мимо них проходил новый служащий, бывший прежде простым рабочим, вдогонку ему неслось хором иронически подчеркнутое слово «товарищ». Прежние наименования ведомств и учреждений вывесили еще накануне; в передних министров социал-демократов так называемого профсоюзного правительства под огромными, втиснутыми в громоздкие золоченые рамы портретами прежних государственных мужей, предшественников нынешних, как обычно сидели скучающие секретарши; министр внутренних дел, правда, уже проконсультировался с отдельными экспертами по избирательному праву, а также с некоторыми чинами полиции, и результаты этих консультаций не замедлили сказаться: в отделе пропаганды среди рабочей молодежи народного комиссариата просвещения полиция в срочном порядке произвела обыск и обнаружила компрометирующие документы. В тот же день прокатилась волна арестов. Кстати, никому почему-то и в голову не пришло побывать, скажем, у министра культов и просвещения, у министра финансов или хотя бы у министра по делам национальных меньшинств. Даже начальники управлений и те скрывались от названных высоких особ, докучал им разве что какой-нибудь седоусый, постриженный ежиком давний деятель из партии социал-демократов или какой-нибудь дотошный молодой репортер из газеты «Непсава», которого министр или статс-секретарь пространно информировал о нынешнем положении, не упуская при сем возможности напутствовать представителя прессы в том смысле, чтобы последний не забыл призвать жителей столицы к спокойствию и единению. Если министр после этого покидал кабинет и выходил в коридор, чтобы затем спуститься к машине, чиновники, завидев его, не расходились, а преспокойно оставались стоять группами, и лишь постепенно замирал их шепот.