Пожиратель - [14]

Между тем четырьмя кварталами южнее, в уютной современной гостиной, родители Франческо поцеловали сына: мать в щечку, отец в лоб. И Франческо уверенно направился в свою комнату, закрыл дверь, забрался под одеяло и уставился на постер «Red Hot Chili Peppers» невидящим взглядом. Думал, что ему делать, если его разоблачат. Решил, ничего. Он ничего не станет делать. Только когда шум в родительской ванной прекратился, он скинул одеяло. Снял пижаму, в которой ужинал, вытащил из шкафа протертые черные джинсы, знававшие крутые деньки, схватил свою зеленую флисовую толстовку-милитари с капюшоном, надел серые кеды «All Star», ветровку и бесшумно открыл окно.

Жить на первом этаже — счастье для воров и крутых парней, подумал он. И тут же оказался на улице. Ночь была прозрачная и светлая, с луной на небе. Обычно думаешь, если ночь темная, то вокруг сплошная чернота, но Франческо впервые осознал, что это не так. Бесконечность зеленых тонов: от блестящих до матовых; бесчисленные гаммы серого цвета и буйство синего, будто мир погрузился на дно моря. Был даже белый — мерцающий и бледный. Ночь теперь не казалась ему такой черной. Он решил пойти через парк. Он мог, конечно, идти и по улице, но лучше не рисковать: вне всякого сомнения, соседи — это божье наказание, для того они и созданы. Ему вспомнилась синьора Буда, которая жила напротив, на другой стороне улицы, и каждый раз приставала к нему: «Знаешь, а ведь ты становишься симпатичным человечком! У тебя есть девочка?» Вдруг ей придет в голову полить засохшую герань именно в десять вечера? Или вдруг на нее нападет «скатертное вдохновение»? Франческо представил себе, как она, толстая и некрасивая, похожая на свиную колбасу, в халате, ворочается в постели с мыслью: «А хорошо ли я вытряхнула скатерть? Ну как еще одна крошка осталась? Пойду-ка еще разок ее стряхну!» И тут же подумал: «Кто знает, когда синьора Буда в последний раз сама тряслась под кем-нибудь. Она, например, видит меня и говорит, что я симпатичный человечек, спрашивает, есть ли у меня девочка, я отвечаю „нет“, и тогда она обвивается вокруг меня, как дикий плющ. Боже! А если я отвечу „да, у меня есть девочка“, пусть даже совру, она наверняка и не услышит».

В общем, поскольку Франческо жил на виа Мусколини, дом 22, через две улицы параллельно дому Пьетро, и из окна его квартиры была видна поросшая травой тропинка, ведущая в парк Мареккья, он решил: вполне логично пройти одному ночью через парк.

И пустился в путь. Он прекрасно знал, что такая прогулка нежелательна, но надо признать, тишина ему нравилась намного больше, чем глупый дневной шум-гам; его заворожили ветки, скользящие, запутанные и извилистые, точно пальцы… мысли… руки… языки. А днем — обычные ветки.

«Вхожу в их царство», — подумал Франческо. И почувствовал внутри необычную дрожь. Он назвал бы ее… да, он мог бы назвать ее свободой.

«Если, идя наперекор, испытываешь такое, тогда я никогда не буду слушаться», — подумал он. Но звучавшая во всем этом грустная нотка все равно оставалась главной. Он узнал ее по соленому привкусу во рту. Франческо, заметив, как что-то зашевелилось в кустах, инстинктивно свернул на другую тропинку. Он шел уже около десяти минут и сейчас находился в самом сердце парка. Полная темнота, ничего не видно. Только темно-зеленый, очень темный синий и серый, переходящий в черный. Немного белого, совсем немного. Луна с трудом проникала через листву. Франческо остановился. Прислушался к пению ночных птиц и ветра, вдохнул аромат весны, исходящий от земли. Казалось, его охватило чувство ирреальности, но речь шла всего лишь о схеме новой реальности. О новой парадигме, крахе привычек — еще одна ценнейшая частичка в огромной мозаике внутреннего космоса. Франческо неожиданно вздрогнул от волнения и продолжил путь.

Лука жил на проспекте Принчипе Амедео, доходящем до фонтана «Четыре коня». Еще минут пятнадцать ходьбы умеренным шагом, и Франческо придет точно вовремя.

Франческо уже различал перед собой блики Мареккьи, мирно текущей под мостом Тиберио. С приближением к центру города деревьев становилось все меньше. Он и хотел идти туда, и в то же время чувствовал, что там, в парке, с ним произошло что-то особенное. Ему не так уж хотелось встречаться с Лукой, да и не был он уверен, что Лука вышел. Тайком выбраться из дому Франческо подтолкнула необходимость по-своему пережить боль, не облачать бешеное отчаяние сию же минуту в мещанские траурные одежды, а прочувствовать, как оно — горячее и обжигающее — протекает по венам. Он желал свободно ходить с тем выражением лица, с каким ему хотелось, не беспокоясь, что об этом подумают родители и все остальные. Он стремился сказать Филиппо, что никогда его не забудет, что не станет притворяться, будто сегодня не произошло ничего особенного, потому что это не так. В приступе простодушной ярости он даже представил себя в образе ночного карателя, мстящего за исчезнувшего друга: «Клянусь тебе, пусть только мне встретится эта сволочь!»

И он ему встретится.

Франческо поднялся по дорожке из гравия, ведущей к мосту Тиберио, и продолжил путь к морю по асфальту. Немногочисленные авто мчались с той скоростью, с которой едет любой водитель, чувствуя себя королем дороги, когда за окном пульсирует ночь.