Поздняя латинская поэзия - [148]

40   Что, возвышаясь главой, сверху на рощу глядит.

И, повернувшись туда, где Феб возрождается снова,

   Феникс в сиянье зари ждет его ярких лучей.

Только лишь Солнце раскроет ворот пылающих створы

   И, озарив небосвод, первые вспыхнут лучи,

45 Птица напевов святых разливать начинает созвучья,

   Свет возрожденный встречать голосом дивным своим.

Ни соловьиные трели, ни музыку флейты Киррейской,[926]

   Славной напевами, ты с песней ее не сравнишь.

Лебедя песнь перед смертью — и та не сравняется с нею,

50   Лиры Килленской[927] напев ей подражать не дерзнет.

После, когда устремит коней к вершине Олимпа

   Феб и весь мир до краев светом своим озарит,

Птица ударами крыл троекратно приветствует Феба

   И умолкает, почтив пламенный Фебов венец.

55 Но отмечает она часов быстротечных движенье

   Звуками ночью и днем — нам их постичь не дано.

Феб, твою рощу хранит и, как жрица, трепет внушает

   Птица, и только она таинства знает твои.

После того, как ее исполняется тысячелетье[928]

60   И вереница годов в тягость становится ей,

Чтоб на закате своем возвратить ускользнувшие годы,

   Милое ложе свое в роще бросает она.

И, к возрожденью стремясь, покидает священную рощу,

   В мир направляет полет, где самовластвует смерть.

65 В Сирию быстро свой путь устремляет дряхлая птица —

   Встарь Финикией она эту страну назвала.

Над бездорожьем пустынь, над молчаньем лесов пролетает,

   Там, где в ущельях крутых чащи густые видны.

Пальму она выбирает, вершиной взнесенную к небу,

70   «Фениксом» греки ее так же, как птицу, зовут.

Хищная птица иль червь этой пальмы коснуться не могут,

   И не посмеет обвить ствол ее стройный змея.

Ветры тогда замыкает Эол в небесных чертогах,

   Чтоб дуновением их пурпур не ранить небес.

75 Чтобы в просторах небесных от них облака не сгустились

   И не закрыли лучей солнечных птице во вред.

Птица гнездо себе вьет или, может быть, строит гробницу:

   Сгибнет она, чтобы жить, смертью себя возродит.

Соки и смолы в гнездо она носит, каких ассириец

80   Ищет усердно себе или богатый араб.

Ценит их племя пигмеев[929] и жители Индии дальней,

   Их порождает земля в тучной Сабейской стране.[930]

Здесь киннамон и амом, разливающий запах чудесный,

   Там с ароматным листом смешан душистый бальзам,

85 Нежной корицы цветы, благовонные ветви аканфа,

   И фимиама слеза каплей густою блестит;

Птица к ним добавляет верхушки цветущего нарда,[931]

   И, Панацея,[932] твоей мирры волшебную мощь.

После, устроив гнездо, опустив в животворное лоно

90   Дряхлое тело свое, ждет перемены судьбы.

В клюв свой берет благовонья и ими себя осыпает,

   Словно свершает сама свой погребальный обряд.

Так, в ароматах уснув, она прощается с жизнью

   И умирает, — но нет страха при этом у ней.

95 Смерть ей рожденье несет, и тело, объятое смертью,

   Жар принимает в себя и возгорается вдруг:

И от светила небес восприяв эфирное пламя,

   Феникс сгорает дотла, испепеленный в огне;

Но этот пепел от влаги как будто сбивается в сгусток

100   И, наподобье семян, силу скрывает в себе.

В нем, говорят, возникает сперва личинка без членов,

   Видом подобна червю, цветом белей молока.

После же куколки вид принимает: на ниточке к скалам

   Лепятся часто они — бабочкой станут в свой срок.

105 Так же сгущается пепел, потом постепенно твердеет,

   Форму находит свою, схожую с круглым яйцом,

Он принимает затем очертания прежние птицы,

   И, оболочку прорвав, Феникс выходит на свет.

В мире у нас не найдется для птенчика пищи привычной,

110   Нет никого, кто бы грел в детстве его и питал.

Нектар небесный — вот пища его и амбросии росы:

    Чистые, пали они с неба, обители звезд.

Росы сбирает птенец, впивает в себя ароматы,

    Птицею взрослою стать скоро приходит пора.

115 Только лишь юной красой она расцветать начинает,

   Тотчас готова лететь, к дому родному стремясь.

Прежде, однако, всё то, что от тела ее сохранилось, —

   Кожа, иль пепел, иль кость, — эти останки сберет;

Мазью бальзама густой, фимиамом тягучим и миррой

120   Вкруг облепляет, скатав клювом священным своим.

Шар этот в лапах неся, устремляется к городу Солнца,[933]

   В храме на жертвенник там ношу слагает свою;

Вид ее — диво для глаз и внушает почтительный трепет:

   Столько у птицы красы, столько величия в ней.

125 Цвет необычен ее: под палящим созвездием Рака

   Кожицей кроет такой зерна пунийский гранат;

Цвета такого же листья у дикого мака, когда он

   Новым багряным цветком свой раздвигает покров.

Цветом таким же у ней и грудь и плечи блистают,

130   Этим же цветом горят шея, спина, голова.

Хвост распускает она, сверкающий желтым металлом,

   В пятнах пылает на нем пламенем ярким багрец.

Радужны перья на крыльях: подобным же цветом Ирида

   В небе пестрит облака, их озаряя собой.

135 Зелень смарагда с чудесной слилась у нее белизною,

   Клюв самоцветный отверст в блеске его роговом.

Скажешь, — глаза у нее — это два гиацинта огромных

   И в глубине их, горя, ясное пламя дрожит.

На голове золотистой изогнут венец лучезарный,

140   Этим почетным венцом Феб ее сам увенчал.

Бедра в чешуйках у ней, золотым отливают металлом,

   Но на когтях у нее розы прелестнейший цвет.

В облике Феникса слиты обличье павлина и образ