Поздняя латинская поэзия - [12]

Аниций Манлий Северин Боэтий (ок. 480–524 или 525) жил не при вандальском короле, а при остготском Теодорихе, считавшем себя наследником римлян в Италии; был не заурядным панегиристом, а сенатором и первым сановником двора; и общим знаменателем, к которому сходились его разносторонние духовные интересы, была не риторика, как у всех его предшественников, а философия. Он поставил целью своей жизни создать свод переводов и комментариев (с греческого) по всем семи наукам энциклопедического круга; то, что он успел сделать, стало для латинского Запада почти на шесть веков единственным средством знакомства с Аристотелем и неоплатонической философией. Но успел он сделать лишь малую часть задуманного: за свои греческие симпатии он был обвинен перед Теодорихом в государственной измене, брошен в тюрьму и казнен. В тюрьме он написал свое знаменитое «Утешение философией» в прозе со вставными стихами: диалог с явившейся к нему в темницу олицетворенной Философией, которая убеждает его забыть о мнимых благах, им утраченных, и предаться душой высшему благу и мировому закону. Боэтий — христианин, но главное для него — не благодать, а разум, не ощущение греховности, а уверенность в добродетели, не упование на небеса, а твердость духа на земле; эта традиция античного мироощущения именно через него перешла в средневековье, в этом его величайшее значение в истории европейской культуры.

На почетное звание «последнего писателя античности» всегда было много претендентов; но права Боэтия, пожалуй, бесспорней всех. Он был не ритором, а философом, и поэтому судьба его особенно четко отмежевывает поэзию предшествующего риторического века от поэзии всех последующих риторических веков.

М. Гаспаров

АВСОНИЙ

О себе

Перевод М. Гаспарова

[1]

К ЧИТАТЕЛЮ [2]

Был мне Авсоний отцом, и сам я тоже Авсоний:

  Кто я, где я рожден, кем я рожден и каков, —

Все я сейчас напишу, читатель мой, кто бы ты ни был,

  Чтобы в душе у тебя память осталась о нас.

5 Был мой отец из Вазата, а матери в смешанном роде

  Эдуи дали отца, Аквы Тарбелльские — мать;

Сам же увидел я свет в Бурдигале: вот как случилось,

  Что в четырех краях держатся корни мои.

Наша родня широка, имена из нашего дома[3]

10   Часто в близкие нам переходили дома:

Многим заемное имя милей, чем исконное имя,

  Мы же всегда родство предпочитали свойству.

К делу, однако. Отец у меня был знаток врачеванья —

   Этой науки, где был людям наставником бог.[4]

15 Я же грамматике был и риторике более предан,

   В полную меру вкусив этих словесных наук.

Я выступал и в судах, но было гораздо приятней

   Просто преподавать, просто грамматиком слыть.

Был я, конечно, не так знаменит, как в давние годы

20   Аспр, Теренций Скавр или беритянин Проб;[5]

Но в аквитанской земле, где много достойных ученых,

   С ними я был наравне, не уступая ни в чем.

Тридцать лет прошло, тридцать консулов в Риме сменилось,

   И с городскою моей школой расстаться пришлось.

25 Было повелено мне в золотые явиться палаты

   И молодого учить августа чину словес.

Был я грамматиком здесь, был ритором, этим горжуся,

  И для гордыни моей все основания есть:

Много наставников выше меня бывало на свете,

30   Но ни один не учил выше питомца, чем я.

Пусть учился Алкид у Атланта, Ахилл у Хирона —

  Этот Юпитеру сын, правнук Юпитеру тот —

Все же один — лишь из Фив, а другой — из Фессалии родом,[6]

  Мой же питомец в удел целый наследовал мир.

35 Он меня спутником, он меня квестором сделал, и выше —

  Он мне вверил во власть Ливию, Галлию, Рим.

Он мне латинские фаски[7] вручил и курульное званье —

  В консульстве первым из двух имя стояло мое.[8]

Вот я, Авсоний, каков; не будь же высокомерен,

40   Добрый читатель, приняв эти писанья на суд.

ПАМЯТИ ОТЦА [9]

После господа бога[10] всегда превыше всего почитал я отца, пусть же и здесь последует эпицедий моему отцу. Слово это греческое, и означает оно почесть усопшему, не из тщеславия воздаваемую, а из благочестия. Пусть же читатель прочтет и это стихотворение, будь он сын или будь он отец: не требую, чтобы он хвалил его, но хочу, чтобы он любил его. Ведь и я не хвалу воздаю отцу — она ему не надобна, и не след мне отягощать мертвого для потехи живым. И говорю я только то, что ведомо всем, кто застал его в живых: а говорить о покойнике неправду и замалчивать правду полагаю я одинаково недостойным. Стихи эти были подписаны под его изображением и вошли в мои сочинения. Прочие мои сочинения меня не радуют, но это я люблю перечитывать.

Я — Авсоний. Я был не последним в искусстве леченья:[11]

  Вспомни мои времена — первым меня назовешь.

Двух городов гражданин, я был уроженцем Вазата,

  А в Бурдигале имел кров мой и ларов моих.

5 В двух я советах[12] совет подавал и сенатором звался,

  Не принимая трудов, но принимая почет.

Был не богат и не беден, был бережлив, но не скряга,

  Был постоянен и тверд в нравах, в привычках, в быту.

Мне не давалась латинская речь, но аттической речью[13]

10   Я хорошо владел в самых отборных словах.

Всем, кто меня просил, я готовно оказывал помощь,

  И не для денег лечил,[14] а для людей и богов.

Доброе мнение добрых людей почитал я наградой,