Поздний хлеб - [3]

За семнадцать лет полушубок превратился Бог весть во что. Но о хозяине этого сказать было нельзя. Заметив, что кто-нибудь из нас стегает лошадей хворостинкой, он начинал водить своими крутыми плечами, а затем хватал плетёный, как длинная ящерица, кнут и гнался за озорниками. Выручали нас в этом случае резвые ноги да быстро отходчивый характер Пафнутьевича.

Лошадей в нашем колхозе было четыре. Мы знали норов каждой из них. И самой большой доблестью было утихомирить Хвылю, гнедую кобылицу с белой заплаткой во лбу. Хвыля могла и покусать незадачливого седока, и копытом ударить. Из нас, ребятни, признавала она Лёньку, Дашухина сына. Видно, по нраву пришёлся он ей, если за всё время ни разу не оставила она на нём заметок от своих крупных жёлтых зубов. Лёнька восседал на ней важно, как маршал на параде, и если бы не голые пятки, потрескавшиеся от грязи, его можно было бы признать за лихого кавалериста. Впрочем, Лёнька где-то вычитал и стал величать себя Гайдаром.

– Так ты что, писатель, что ли? – спросили мы у Лёньки.

– Дураки, Гайдар – скачущий впереди, так переводится, – ответил он. – А кто у нас всегда едет впереди, а?

Мы молча соглашались: Лёнька действительно везде поспевал первым.

Две другие лошади – Карпетка и Бескострешная – характера были ровного, спокойного, и именно их стремился захватить утром каждый из нас. И в работе хороши, и проскакать до тока на них можно не хуже, чем на Хвыле.

А самым позорным считалось работать на большом мерине, которого величали Серый Фриц. Попал он к нам в колхоз из проходящей мимо воинской части. Солдатский начальник долго рассказывал Ивану Сергеевичу про его доблесть, как цыган, хвалил лошадь, и сделка состоялась. В солдатский обоз перекочевала самая лучшая свинья, – а Серый Фриц отправился под начало Пафнутьевича. Напрасно Чубайка – украинка, невесть откуда попавшая в нашу деревню и работавшая заведующей фермой, – роптала на председателя за то, что он сменял порося на гуся: Иван Сергеевич решения своего не изменил и только спросил у сержанта:

– Молодой он, мерин-то?

– Бабушке моей ровесник, вместе на «матаню» бегали. Только он в Германии, а бабка моя в Тамбовской губернии, в Избердее.

– Ты, солдат, брось шутить. При чём тут Германия?

– Да немецкий он, в плен мы его забрали, у обоза немецкого отбили.

Может быть, раньше узнай эту историю, Иван Сергеевич и расстроил бы дело, да свинья уже была приколота расторопными солдатами длинным немецким штыком во дворе у тётки Вари, а председатель уже два раза приложился к сержантской фляге. Выпив магарыч, председатель подобрел, а сержант, войдя в цыганский раж, продолжал нахваливать мерина:

– Не лошадь, а мысль, не успеешь за хвост ухватить – улетает. У нас один солдат на ней так ездит, что за день из глаз скрывается. Одним словом, седьмой день – восьмая верста.

Глаза сержанта играли бесёнком, но Иван Сергеевич, хватив «наркомовских», уже не улавливал издёвки.

Прав оказался жуликоватый сержант. Никакого хода, кроме размеренного старческого, Серый Фриц (эту кличку ему дал на второй день Илюха Минай, лучший подавальщик снопов) не признавал. И в самом деле, за день на этом коне дальше соседнего колхоза уехать было невозможно. Вот почему самым отчаянным «соням» Пафнутьевич обратывал утром Серого Фрица. И работу для него подбирали с учётом его нрава, тихую, спокойную, – канат оттягивать. Подвезут вязки с соломой ребята на резвых лошадях к скирду и скачут назад, за новой порцией.

А вязку, для того чтобы её на скирд затянуть, пристёгивают к канату. Вот этот канат и тянет Серый Фриц, размеренно ступая по току.

Мужики-скирдоправы, пока к ним солома поступит, успеют по доброй цигарке выкурить.

– Легко нашим мужикам, – смеялись бабы, – семеро на скирду, один подаёт, а они кричат: «Не заваливай».

Часам к девяти, когда Иван Сергеевич вернулся из школы, у нас уже тоже всё было обговорено. Как сказал Лёнька, самый начитанный из нашей братии, «состоялись переговоры на уровне послов». «Высокие договаривающиеся стороны» единодушно уступили Хвылю Лёньке, за Карпетку и Безкострешную споры были острые и далеко не дипломатичные (Витьке Грачу пришлось дать по уху, чтобы не лез впереди старших: он учился на класс позже и претендовал на Карпетку), а Серого Фрица, как и в прежние годы, Лёнька определил как «приз» любителю подольше «похрапеть».

Прояснилась обстановка и с началом молотьбы. Сам директор МТС Степан Иванович Чечеров позвонил в колхоз и пообещал на худой конец завтра к вечеру перегнать молотилку из «Нового света».

Молотьба шла вторую неделю. Иван Сергеевич, просыпаясь ежедневно часов в пять и объезжая деревню, кнутовищем стучал в окно, напоминал:

– Не забыла, Дарья, на ток? Сегодня хлеб государству повезёшь. Запрягай быка Валета…

Дашуха молнией носилась по избёнке, расталкивала Лёньку и, завернув в полотенце кусок ржаной пышки, выметалась из дома.

И так – по всей деревне. Скучно стало и деду. «Сороки» бросили его посещать, не до печей было. Вернувшись вечером с тока, бабы наскоро, не зажигая огней, ужинали и, укрывшись с головой, ложились спать. Даже собаки и те приутихли, да и лаять им было не на кого: намаявшиеся за день люди крепко спали, и по деревне если и шатался кто вечером, то Илюха Минай. Бабы, утром собравшись на работу, говорили, что его ни одна «планида» не берёт.