Поздний цветок - [13]

Придирчиво оглядела свое отражение в зеркале и, поправив отороченный кружевом отложной воротничок белой батистовой блузки, надела жакет от светло-серого льняного костюма. Она купила его, когда первый год учительствовала в начальной школе в Фалмуте. Ну что, вроде бы все в порядке…

Эбби не считала себя гурманкой, но то, что готовила миссис Новотни, неизменно повергало ее в тихий ужас. Однако полностью удовлетворяло Генри. На первое — суп, на вид и на вкус очень похожий на клей для обоев, на второе — жесткая курятина с переваренной спаржей и кислым яблочным уксусом и горой капусты, обильно политой майонезом.

Генри сидел на одном конце массивного овального стола, Эбби — на другом, а Пол где-то посередине. Эбби пришло в голову, что когда они поженятся, то смогут сидеть чуть ближе друг к другу, при условии, конечно, что в доме нет гостей.

Эбби взяла кусок хлеба и протянула хлебницу сначала Полу, а потом Генри, который с мельчайшими подробностями описывал страховой договор, над которым сейчас работал. Эбби подавила зевок. Подняла глаза и перехватила взгляд Пола. Что это? Похоже, он ее жалеет?

Резко выпрямив спину, она приклеила на лицо улыбку, а Генри все зудел и зудел. Эбби не могла похвастаться музыкальным слухом, однако понимала, что время от времени надо хотя бы менять высоту звука.

— Ашбертон? — оживился Пол, выхватив из бесконечного снотворного монолога знакомое слово. — Хэнк, а помнишь, как в выпускном классе наша школьная команда ездила туда на стрелковые соревнования? И на ночь глядя без спросу мы завалились в бар и учинили там такой…

— Помню-помню. Только Эбби вряд ли интересно слушать про наши юношеские проказы. Ну так вот, как я говорил, недвижимость в Ашбертоне по цене сопоставима с недвижимостью в…

Эбби подумала, что при всем уважении к недвижимости она бы предпочла послушать историю про юношеские проказы жениха. Хотя трудно представить себе Генри — хоть и в юности — в роли проказника. Или даже жертвы чужих проказ.

— Неужели Генри проказничал? — размышляла она, не осознавая, что бормочет вслух. — Или его кто-то разыгрывал? Может, эти проказы были чем-то вроде тех маленьких архитектурных макетов, которые ставят во дворе? — Заметив, что Генри и Пол смотрят на нее во все глаза, вздрогнула. — Извините, я несколько отвлеклась. — Кровь бросилась ей в лицо. — Пожалуйста, Генри, продолжай свой рассказ. Ты так прекрасно все описываешь!

И Генри продолжал. Бесконечно. А Пол прикрывал зевки накрахмаленной белоснежной салфеткой.

Боже праведный, дай ей сил! Она этого не вынесет. Всю свою жизнь Эбби почитала респектабельность среднего класса как величайшую добродетель. И всегда хотела выйти замуж за человека, который носит костюм и кейс с бумагами, и родить ему двух, а то и трех детишек. Причем в настоящей больнице, а не в коммуне хиппи.

Три младших сестры Эбби не имели ничего против — а может, ей так казалось — и преспокойно жили в коммуне вместе с полусотней посторонних мужчин и женщин. В коммуне, где воздух был сизый от дыма костров и всякого прочего дыма, где не было ни порядка, ни правил, ни уединения. И где семьей называлась вся коммуна, а не мать с отцом и их чадами. Там никто не ходит в церковь, а взрослые мужчины часами сидят, скрестив ноги, и смотрят в небо. А женщины, взявшись за руки, водят хоровод вокруг деревьев и поют. В коммуне взрослые курят травку и ее же обожествляют, а дети не играют в дочки-матери и в солдатиков, чтобы их неокрепшие мозги не отравились ложными буржуазными установками на жизненное предназначение.

Эбби любила своих родителей, но порой до глубины души возмущалась ими. Любила и своих сестер. И видела, как они появились на свет. Для ребенка трех лет роды выглядели каким-то ужасным действом — суматошным, шумным, пугающим… Хотя церемония эта происходила под пение всех членов коммуны, а роженица в промежутках между схватками читала стихи, написанные специально для будущего виновника торжества.

Эбби предпочла бы смотреть по телевизору мультики, но в коммуне никакого телевизора и в помине не было. Она хотела бы ходить в обычную школу, участвовать в праздниках и носить обыкновенную одежду, а не мучиться в сидячих забастовках и маршах протеста.

Эбби было одиннадцать, когда Морганы снялись и ушли из коммуны, сократившейся на тот момент до двадцати человек. Одни говорили, мол, коммуна распалась из-за того, что санэпидстанция начала против нее судебное расследование. А другие уверяли, что все дело в земле, которую арендует коммуна, — якобы землевладельцу предложили за нее баснословные деньги.

Как бы там ни было, Эбби почувствовала большое облегчение, когда ее отправили жить к бабушке. На время, пока Морганы не найдут другого места, где смогут поселиться. Младшие дети остались с родителями, а Эбби первый раз в жизни записали в настоящую школу. Она так и осталась с бабушкой в Северной Ирландии. Через несколько лет родители поселились в Шотландии, и отец обернул свой интерес к травам в весьма доходный бизнес. И со временем, ко всеобщему изумлению, чета бывших хиппи превратилась в капиталистов!

Эбби, единственная из четырех девочек, пошла учиться в колледж. Бабушка завещала ей некоторую сумму, и у Эбби по этой причине даже развился комплекс вины. Однако это не помешало ей получить образование. Мать хотела, чтобы она изучала фольклор, отец настаивал на садоводстве с некоторым уклоном в бизнес, но Эбби знала, кем ей быть. Учительницей! Может, это не самая интересная из профессий и не самая престижная, но зато респектабельная и совершенно обычная. И Эбби не жалела, что сделала такой выбор.