Федя остановился, напряг память и вспомнил, что картиной он вроде бы ничего такого не делал. Он разбежался, подпрыгнул и постарался достать до центрального богатыря, как только что это делали старшеклассники. Но не достал Федя центрального богатыря, а вместе с картиной съехал на пол, как на подносе.
Я не ронял ее, – честно сказал Федя, – она сама, и отвернулся к стене.
Вот видите! – сказал директор торжественно. Он к тому же и лгун. Мне, взрослому человеку, и то не уронить этой картины; значит, ты какую-то хитрость устроил, чтобы ее свалить.
Но Федя не соглашался, он стоял на своем.
– Ты, Федя, еще не понял, что все вещи в школе твои и твоих товарищей. Вся школа твоя. И картина твоя, и кабинеты твои, и книги в библиотеке тоже твои.
– Картина не моя, – перебил директора Федя. – Я бы такую не повесил. Я бы старшиновскую тройку повесил.
Директор удивился такому ответу, а Наталья Савельевна решила вмешаться в разговор, чтобы напомнить еще раз родителям про Федину успеваемость, которая оставляла желать лучшего, и про дисциплину, которая настолько плоха, что страшно подумать, и слова уже подобрала обидно вежливые, но вот еще раз взглянула на Федю, сосчитала, сколько взрослых в комнате, увидела Федино лицо, недоумевающее и странное, и ей стало стыдно за себя, что ока со всеми своими знаниями и любовью к детям оказывается бессильной против маленького мальчика, такого же обыкновенного, как остальные мальчики, и такого же, как они, необыкновенного.
– Федя, ты должен чуть-чуть измениться, – сказала Наталья Савельевна. – Тебе пора начать по-другому учиться и вести себя. Ты же неглупый человек! Разве ты со мной не согласен?
– Я согласен, – сказал громко Федя, и родители его вздрогнули и выпрямили спины.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал директор, разгладив морщины на лбу. – Желаю нам с вами, товарищи Гончаровы, пореже видеться по такому поводу, а чаще встречаться по-доброму, потому что интересы у нас общие.
Дома отец молча сдернул с себя ремень, защемил Федину голову между ног – и пошла наука. Учил отец за все по порядку, делая перечисления вслух. За один вечер получил Федя всю положенную ему сумму знаний. На следующее утро Федя отправился в школу тем же Носорогом, каким он не хотел больше быть. Весь день он провертелся на парте и был занят тем, как безболезненней сесть.
Наталья Савельевна с тревогой глядела на него и думала: "Я, я во всем виновата! Это из-за меня. Значит, нужно уходить из школы. Если не смогла победить Гончарова, значит, нужно менять работу".
На перемене Соколова спросила Федю:
– Ты что, Гончаров, как на углях сидишь?
– Точно. Меня отец вчера поджарил.
– Как это – поджарил?
– Ремнем, Соколова, ремнем!
– Ремнем? Да разве можно? Пиши на радио! По радио я много раз слышала, что детей бить нельзя. Там за тебя заступятся!
– Плохо дело: писать я не умею без ошибок, а если напишу с ошибками, то они еще и опозорят на всю страну. Ну ничего, я научусь скоро. Уж я постараюсь! А тебя драли когда-нибудь?
– Что ты! Ни разу!
– И меня тоже ведь не трогали, хотя было за что, между прочим. А вчера прямо ни за что! Знаешь, я тебе скажу одну вещь: очень обидно, когда тебя ни за что дерут.
– Хочешь, я тебе по русскому помогу? Я пишу хорошо. Может, мне написать?
– Спасибо, Соколова, спасибо! Я и сам научусь, я и сам напишу.
Стал Федя стараться, внимательнее на уроках слушать, к Соколовой чаще в тетрадь заглядывать, и сделал открытие, что можно в тетрадках и без клякс обходиться. Стал без клякс обходиться – отметки лучше пошли.
Удивился Федя, удивляться стала Наталья Савельевна, но молчала. Феде ничего не говорила, выжидала – может, Федя на старое повернет. Но не такой человек Гончаров, чтобы отступать: он и по диктовкам стал получать пятерки. Когда Наталья Савельевна не выдержала и похвалила Гончарова, он сказал: "Теперь всегда так будет!"
Уроки перестали ему казаться скучными, и он почувствовал большой интерес к математике, потому что Соколова особенно хорошо успевала по математике Слава Соколовой – лучшей ученицы первого "А" – не давала ему теперь покоя, и он изо всех сил стал тянуться за ней.
– Скоро, Соколова, тебя по всем предметам обгоню – сказал он важно.
– Очень за тебя буду рада, – ответила она.
– А тебе не будет завидно?
– А чему мне завидовать? Я же все равно буду хорошо учиться!
– А я бы завидовал. Я уже сейчас начинаю тебе завидовать.
– Завидуй на здоровье, если это тебе поможет!
Однажды Соколова вынула из портфеля толстую книгу, не похожую на те, что давали Гончарову в библиотеке. Крепко прижала она к себе эту книгу и с закрытыми глазами прошептала:
– Вот это книга, Гончаров, вот это книга!
Он вырвал книгу и прочитал: "Военная тайна".
– Дай, Жирафа, почитать!
– Я бы дала, да ты ее год будешь читать.
– А ты за сколько прочитала?
– Я-то? Я – за два дня.
– Значит, и я смогу за два дня.
Читать он начал в тот же день, удивив отца с матерью, которые насильно впихивали ему в руки книги, но больше чем на два предложения его не хватало. И сейчас он с трудом одолел два предложения.
Видя, как он мучается, мать сказала:
– Брось эту книгу, она толстая, буквы маленькие. Почитай лучше сказки.