Пойди туда — не знаю куда - [19]

— Ни фига себе задвижки, а, Витек?! — торжествующе вскричала патлатая старая баба с бородавкой под носом, та самая, между прочим, с которой я когда-то давным-давно сидел, как это ни дико, за одной партой, а перед армией недели две подряд ходил под ручку на Дунькин Остров, точнее, на Дунькину Дачу, а вот зачем — теперь уже и не припомню…

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой туман понемногу рассеивается и сквозь него начинают проглядывать потерянные ориентиры

Свою машинку времени я приобрел по случаю еще в те, в застойные времена. Вот она — на письменном столе. Серый пластмассовый корпус, черные клавиши с белыми знаками. И для того чтобы вернуться назад, в 19 мая 1996 года, нужно всего лишь сдвинуть каретку до упора вправо, покуда не дзынькнет предупреждающий звоночек. И отпечатать строку, и снова сдвинуть… И так, покамест бьется сердце, до самого, повторяю, упора…

…Покуда и нам, грешным, не прозвенит…

…Было пятнадцать минут одиннадцатого, когда младший сержант Миллионщиков завинтил последнюю гайку на колесе вишневой «копейки».

— Вы уж, Любовь Ивановна, впредь поосторожней, — с явным сожалением возвращая Василисе документы, сказал майор Недбайлов. — У нас тут шаланды с прицепами исчезают, а вы женщина привлекательная. Да еще фара у вас разбита. Я-то пропущу, а другой…

— …а другой привлечет? — засмеялась Василиса.

— Так точно. В обязательном порядке, — козырнул майор. — Эх, где вы, мои молодые годы!..

Вот так они и расстались на сто двадцать девятом километре Московской трассы. И случилось это, еще раз напоминаю читателю, в начале одиннадцатого. А минут через пятнадцать Василиса увидела впереди идущего вдоль обочины слепого, с виду молодого еще человека с зеленым брезентовым рюкзачком за плечами и с белой тростью в руке.

Ну, разумеется, она притормозила:

— Вам далеко?

— До Спасской Полисти, — ответил худой, давно не бритый мужчина, без головного убора и в черных очках.

Василиса открыла правую дверцу.

То, что рассказал ей подобранный по дороге странник, оказалось до такой степени невероятным, но, Господи, — до того правдоподобным, что Василиса, доехав до Спасской Полисти, не раздумывая, свернула с шоссе влево, на Заволоцкое, куда, собственно, и шел вот уже третьи сутки подряд гражданин Мочалкин Михаил Александрович, или, как он с грустной улыбкой представился Любови Ивановне Глотовой, — раб Божий Майкл.

Каких-то три месяца назад господин Мочалкин был вполне преуспевающим коммерсантом, подвизавшимся на ниве полукриминальной скупки и перепродажи антиквариата и так называемых предметов церковной утвари. Был он весел, стопроцентно зряч и отменно «упакован»: две квартиры, две тачки — жена ездила на красной «хонде», — трехэтажный коттедж в Левашове, валютный счет в «Инкомбанке»…

— Эх, если б вы только представить себе могли, какие несметные сокровища прошли через эти вот окаянные руки! — дрогнувшим голосом сказал Майкл, показывая Василисе две обмотанные грязнущими бинтами ладони. — Бог ты мой, сколько же старинных икон переправил я за кордон. Поверьте специалисту, Любовь Ивановна, — это были истинные раритеты! Чего стоили хотя бы аж четыре парсуны Симона Ушакова! А его же миниатюры, Господи!.. Разумеется, я знал, откуда они берутся, эти шедевры. Вот и Заволоцкая Божья Матерь Троеручица попала ко мне ровно через день после того, как ограбили местную церковь… Помните, об этом еще в газетах писали. Икона-то действительно совершенно бесценная, единственная, может быть, в своем роде… — Тут раб Божий Майкл перекрестился и тягостно вздохнул. — Господи, прости меня, грешного, чтимая… и очень, очень даже чудотворная, Любовь Ивановна, икона!.. А принес ее мне какой-то сопливый лох, мерзкий такой беззубый ублюдок с перебитым носом и серьгой в ухе. Этот недоумок и понятия не имел, что держит в руках! Когда я сказал, что беру, этот хорек до того проникся, до того возликовал… Представьте себе, он начал мне вдруг рассказывать, как там, в Божьем храме, зачем-то взял и нагадил в алтаре!.. О Господи, Господи!.. А что я?! Я ведь даже не возмутился, не спустил пакостника с лестницы! Я, Любовь Ивановна, слушал. Я, христопродавец, подхихикивал ему!.. Ну вот… ну вот и получил по заслугам — во имя Отца и Сына и Святаго Духа!..

Слепец истово перекрестился.

— Были у меня фальшаки, — после паузы продолжил он. — Самого однажды напарили. Вот я и всучил их любителю гадить где не положено. Ровным счетом три с половиной косых. Вытолкал я своего гостя за дверь — иди, иди с Богом! — а иконку, обмираючи от счастья, понес к себе в кабинет. Поставил на стул, стою и глазам своим не верю: вот уж подфартило так подфартило! А она, Матушка, глядит на меня, глаза темные, такие, Господи, темные, будто в них вся печаль наша человеческая от начала грехопадения. Взгляд такой, что мурашки от него по коже!.. Я ведь, Любовь Ивановна, в общем-то, не робкого десятка, в нашем деле такие долго не задерживаются, но тут вдруг как-то не по себе мне стало. Страшно. Тревожно. Не выдержал, накинул на иконку скатерочку и за бутылку… Среди ночи очнулся. Господи, паленым пахнет! Гляжу — дым из кабинета. Я — туда! А это, Любовь Ивановна, скатерочка моя тлеет. Два прожога огненных на скатерочке, как раз там, где у нее, у Матери Божией, глаза!..