Пойди поставь сторожа - [20]

– Осторожно, не выпачкайся, тут деготь, – сказал он.

– Старею, – сказала она.

Молча покурили. Генри подложил руку ей под голову, временами поворачивался и целовал. Она смотрела в небо:

– Так близко – как будто дотянуться можно.

– Ты это серьезно, что не любишь, когда вторгаются в твой мир?

– А? – Джин-Луиза сама не знала. Да, наверно. И попыталась объяснить: – Понимаешь, каждый раз, как приезжаю домой… Уже лет пять… да нет, даже раньше, даже из колледжа… Каждый раз еще что-то меняется…

– …и ты не уверена, что перемены эти к лучшему?

В лунном свете она различала усмешку у него на губах.

Приподнялась и села.

– Не знаю, как объяснить… когда живешь в Нью-Йорке, чувствуешь иногда, что Нью-Йорк – это не весь мир. Ну то есть – каждый раз, как я приезжаю сюда, я будто возвращаюсь в мир, а когда уезжаю из Мейкомба – покидаю мир. Так глупо…

Не могу объяснить… а глупей всего, что в Мейкомбе я бы, наверно, спятила.

– А вот и не спятила бы. Я на тебя не давлю, ответа не требую – тихо-тихо, не рвись, – но тебе пора кое-что решить, Джин-Луиза. Ты увидишь перемены, ты увидишь, как у нас на глазах Мейкомб станет неузнаваем. Знаешь пословицу «Один пирог два раза не съешь»? Ты хочешь остановить время – и не можешь. Рано или поздно придется выбирать – Мейкомб или Нью-Йорк.

Он ведь почти понял. Я выйду за тебя, Хэнк, если ты привезешь меня сюда, на «Пристань Финча». Ради нее я брошу Нью-Йорк, а ради Мейкомба – нет.

Джин-Луиза взглянула на реку. Берег в округе Мейкомб – крутой и обрывистый, тот, что в округе Эбботт, – плоский и пологий. В сезон дождей река разливалась так, что по хлопковым полям можно было плавать на лодке. Джин-Луиза перевела взгляд выше по течению. Там была когда-то битва. Сэм Дейл разбил индейцев, и вождь Красный Орел бросился с обрыва.

Он думает, что знает взгорье,

Где жизнь его росла, и море,

Куда придется кануть вскоре[22].

– Ты что-то сказала? – спросил Генри.

– Нет, ничего. Так, романтизм нахлынул… – сказала она. – Да, кстати, тетушка тебя не одобряет.

– Всю жизнь это знал. А ты одобряешь?

– Угу.

– Тогда выходи за меня замуж.

– Посватайся.

Генри сел с нею рядом на край причала. Оба теперь болтали ногами.

– А где мои туфли? – вдруг спросила она.

– Там, где ты их скинула. У машины, – ответил Генри. – Джин-Луиза, послушай меня: теперь я могу содержать нас обоих. А через несколько лет, если все пойдет как сейчас, мы с тобой вообще заживем на славу. Юг на подъеме, возможности огромны. И в округе достаточно денег, чтобы… что скажешь, если твой муж станет членом законодательного собрания штата?

– Баллотируешься? – удивилась Джин-Луиза.

– Всерьез о том подумываю.

– Против правящей партии?

– Ага. Эта махина вот-вот сама свалится, а я ей помогу грохнуться…

– Честная власть в округе Мейкомб? Боюсь, граждане не переживут такого шока. А Аттикус что думает?

– Он говорит – сейчас самая пора.

– Ты сам-то понимаешь, что тебе будет куда трудней, чем ему в свое время? – Ее отец, один раз выиграв избирательную кампанию, работал в законодательном собрании штата сколько душе угодно – дальше его всегда выбирали единогласно. Случай в истории округа уникальный – ни одна партия не поддерживала его, ни одна партия не выступала против, и больше никаких кандидатов.

Когда он ушел с поста, вакантное место единственного независимого законодателя проворно прибрала к рукам правящая партия.

– Да, будет трудно, но я дам им дрозда. «Судейская орава» спит на ходу – если провести кампанию с толком, жестко, это их встряхнет.

– Милый, я тебе соратницей в борьбе не буду. От политики меня сильно тошнит.

– Ну, если не откроешь кампанию против меня, и то хлеб.

– Восходящая звезда, а? Что ж ты не сказал, что стал Человеком Года?

– Думал, ты будешь смеяться…

– Смеяться, Хэнк? Над тобой?

– Ну да. По-моему, ты постоянно надо мной подсмеиваешься.

Что тут скажешь? Сколько раз она больно задевала его самолюбие?

– Знаешь, – сказала она, – я человек не очень тактичный, но вот клянусь Богом, я никогда над тобой не смеюсь. На словах – может быть, но в душе – никогда.

Она обняла его голову. Почувствовала подбородком черный плюш его стриженых волос. Генри приподнялся, поцеловал, крепче притянул ее к себе, на дощатый настил.

Через некоторое время Джин-Луиза высвободилась:

– Поедем, Хэнк.

– Еще рано.

– Нет, не рано.

– Ненавижу это место за то, что приходится карабкаться назад.

– Один парень в Нью-Йорке не признает лифтов и вверх по лестницам бегает как оглашенный. Уверяет, что это спасает от одышки. Не хочешь попробовать?

– Он твой парень?

– Еще чего.

– Ты мне это сегодня уже говорила.

– Тогда иди к черту.

– И это тоже говорила.

Джин-Луиза подбоченилась:

– А вот хочешь искупаться в чем есть? Этого я сегодня еще не говорила. Вот как спихну сейчас в воду!

– Ну спихни-спихни!

– И спихну!

Генри схватил ее за плечо:

– Один не желаю! Только вместе с вами, мисс.

– Ладно. Пойду вам навстречу: опорожняйте карманы. Считаю до пяти.

– Вконец вы ополоумели, Джин-Луиза, – сказал он, доставая из карманов деньги, ключи, бумажник, сигареты. Сбросил мокасины.

Они смотрели друг на друга, как бойцовые петухи. Генри прыгнул на нее, но она, уже падая, ухватила его за рубашку и утянула с собой. Молча и стремительно доплыли до середины реки, повернули и медленно возвратились к пристани.