Повстанцы - [45]

Бальсис уже давно в душе сожалеет, что не смог пустить Пятраса в науку. А до чего способный был мальчонка, так хотел учиться! Хорошо, что хоть дядя Стяпас ему немного глаза протер. Да и у самого Стяпаса все бы иначе обернулось, кабы пошел он в учение. Не шаркал бы теперь лакеем у пана Сурвилы. Когда начались слухи, что поднимется бунт против власти — Стяпас говорит, что и против панов, — в сердце Бальсиса затлела мятежная искорка. Жизнь и вправду невыносима. Пускай бунтуют, свергают! Может, станет лучше.

Жандармским нюхом вахмистр сразу же учуял упорство старика и, крутя кулаком у него под носом, рявкнул:

— Ты у меня, чертов сын, не увиливай, отвечай почтительно! В тюрьме сгною! Ты здесь хозяин, ты в ответе, ежели у тебя в избе спрятаны возмутительные писания против властей и его императорского величества!

Допрос продолжается.

Ближние соседи Бальсиса Кедулисы сразу узнали про обыск. Когда одну овцу стригут, у другой поджилки трясутся… Коли жандармы когтят, — не до шуток! Катре сразу смекнула, что требуется в таких случаях. Она знала — у отца в дальнем углу чулана, за жерновами, спрятана бутылка водки. Сунула эту бутылку в корзинку, побежала к Норейкене — достать сыру. Достала. Проскользнула к Бальсисам, нашла в черной избе перепуганных Гене с Онуте. Родители были в светелке, откуда доносился строгий голос жандарма. Онуте, приоткрыв дверь, поманила мать.

Когда Бальсене вернулась в горницу с водкой и закуской, вахмистру уже осточертели все эти книжонки, и он приглядывался — к чему бы еще придраться. Но завидя заветную бутылку, решил покончить с печатными изданиями и вообще с обыском.

— "Глашатай" разрешен цензурой, Василий Петрович? — обратился он к становому.

— Дозволен 18 января сего года. Цензор Павел Кукольник.

Тут Бальсене, поставив на стол свою снедь, поклонилась вахмистру, становому, управителю и всем совокупно:

— Милости просим, господа, перекусить. Самое время для завтрака. Мы — люди бедные, и так нежданно-негаданно. Уж не обессудьте.

Долго упрашивать не пришлось. Вахмистр первый уселся за стол.

— Что же, господа… На похмелку по единой. По исконному православному обычаю. Ваше здоровье, пан управляющий!

Но Пшемыцкий поклялся, что до обеда никогда водки в рот не берет. Лучше он выйдет во двор, поглядит. За управителем последовал и войт. Вахмистр не перечил, правильно рассудив — чем меньше чарок, тем они полнее.

Управитель с войтом вышли в сени и застали там трех девушек, которые жались к дверям и прислушивались, что творится в светелке.

— Ну, девицы, — заявил Пшемыцкий, — надо и вас обыскать, нет ли чего крамольного. Сейчас вызовем жандарма Палку. Он вас в момент проверит.

— Зачем нам Палка, пан управляющий? — сострил войт. — Мы сами с усами. Чем мы не начальство? Возьмем да обыщем.

Девушки прятались друг за дружку, не зная, как улизнуть. Только Катрите сообразила: нужно не улепетывать, а отбрить подходящим словцом. Она смело взглянула на Пшемыцкого и войта и полушутя, полусерьезно огрызнулась:

— Ну-ка, троньте, пан войт! Отбиваться будем. И перед жандармом не струсим.

Пшемыцкому понравилось, что девушка не испугалась, а откликнулась на его шутку.

— Что за девица? — обратился он к войту.

— Эти две — Бальсите, а та — Кедулите.

— Как зовут?

— Катре.

— Не к лицу такое простое имя хорошенькой девице, — заметил Пшемыцкий. — Но как это вышло, что я тебя на работе не видал?

— Я больше по дому хлопочу. На барщину сестра Уршуле ходила.

— Собираешься замуж? Приглядела себе суженого? — заинтересовался управитель.

Почуяв опасность, Катрите потупилась. За нее ответил войт:

— Где ж у такой красотки зазнобы не будет! Я и то знаю — вокруг нее Пятрас Бальсис увивается. Плохого ты женишка подобрала, девушка, плохого, — назидательно сокрушался войт.

Пшемыцкий навострил уши: Пятрас Бальсис?.. Ах, так эту кралю облюбовал пан Скродский? Из-за нее загорелся сыр-бор. Управитель с любопытством окинул девицу придирчивым взглядом. Недурна… И стройная… Должно быть, оттого, что дома торчала, не надрывалась на работе. Но вообще-то — ничего особенного. Пан Скродский явно перехватил… Видно, возраст сказывается. Она хочет выйти за Пятраса Бальсиса? За подстрекателя хлопов, который удрал при аресте? А Скродский собирается отбить Бальсисову зазнобу… Все это нужно крепко обдумать.

— Что же… — промычал он, насмешливо щурясь. — Бальсис так Бальсис… От пана зависит. Если будешь хорошей…

Неизвестно, что хотел сказать Пшемыцкий, — он и сам еще не знал, что делать дальше. Оставив девушек, они с войтом вышли во двор.

Немного прояснилось. Сквозь жидкие, быстро летящие тучи изредка проглядывало солнце. Ветер свистел в деревьях, стучался в двери, ворошил солому, хватал за полы. Но кружился и заливался он уже как-то по-иному, не с промозглой сыростью, а с мягким теплом, не злобно, а игриво и ласково. Аист, притащив сухую ветку, приколачивал ее клювом у края гнезда, а ветер ерошил и взбивал перья, вскидывал крылья.

— Похоже — погода налаживается, — произнес войт, глянув на небо.

Но управителя, видно, заботило иное.

— Скажи-ка, войт, не эта ли Кедулисова усадьба? — ткнул он пальцем на липу.