Повстанцы - [43]
— Когда потребуется, то и угодит.
Тут в разговор ввязался Пшемыцкий:
— Плохо, господин вахмистр, когда неблагонадежностью начинают заражаться дворяне, шляхта. Хлопы — что? Темный сброд. Плеткой, розгой — и порядок. Вот шляхтичи — другое дело Отважные люди!
Вахмистр повел на него прищуренными глазами и ответил не сразу. Взял рюмку, выпил, закусил колбасой, утер усы, готовясь к обстоятельному разговору:
— А я вам вот что доложу, пан управляющий. На ваших дворян, шляхту, помещиков нам плевать! Выловим их, как окуней из пруда. С мужичьем — похуже. Упрямая скотина! И они начинают колобродить — вот в чем беда! Сегодня кто на нас напал? Ваши крепостные. Плевать!.. Мы бы их, чертовых детей, раскидали, только они — исподтишка. Ну, была их горстка. Но ежели их, сволочей, сотня, тысяча, ежели скопом — а?!.. Говорите — войско? А войско — кто? Не из тех ли самых? А рекруты нешто рады, когда их к колоде приковывают, связанными в казарму доставляют? А потом унтера да фельдфебели их по зубам хлещут… Эх!.. До чего разболтался, черт меня подери!.. Палка, наливай!
Опорожнив чарку, жандарм ни с того ни с сего начал неистовствовать. Грохнул кулаком по столу и гаркнул:
— Кто здесь выражался, что царская империя шатается? Нету здесь таких! Народ чудит? Пока народ православный, царь всесилен! Бог на небесах, царь на земли! Уж мы со всеми этими бунтовщиками разделаемся. С поляками, литовцами — и со всякими голоштанными студентами, интеллигентами! На то мы — жандармский корпус под начальством восьми генералов. Ляжем костьми, но православный престол отстоим! Палка, наливай всем полную рюмку — за благочестивого царя Александра Второго, божией милостию императора всероссийского. Встать!
Все встали и выпили. Стоя, опрокинул рюмку и паи Пшемыцкий, в глубине сердца проклиная вахмистрову прыть и уже оглядываясь, как бы удрать. Но благоволение Федорова, как нарочно, простерлось на управителя. Обняв его за талию и подвигаясь все ближе, бородой щекоча лицо Пшемыцкого, вахмистр лопотал:
— Пан управляющий! Черт меня подери, ежели я вам не друг! Крепостные ерепенятся? Нас вызывайте. Обращайтесь к моему прямому начальству, жандармского корпуса их высокоблагородию полковнику Скворцову. Тот уж в лучшем виде приведет в повиновение. Пригонит сюда сотню солдатиков, еще несколько десятков драгун, вы розги приготовьте и увидите — все пойдет как по маслу. Наблюдал я полковника Скворцова в деле — неоценимый человек, неоценимый! Было это в одном поместье, Гелгуде, что ли, неподалеку от кайсаровского Лабгиряй. Невелико именьице — всего две сотни душ. И не помещичье, а казенное, на правах аренды, пополам с натуральными повинностями. Условия отличные. Да нет, вздумали, сукины дети, бунтовать. Отказались аренду платить и вносить, что положено. Земля, дескать, наша — и никаких аренд и повинностей! Отравились туда полковник Скворцов и флигель-адъютант Манзей, и я имел удовольствие. Как водится, рота пехоты и драгунский эскадрон. Созвали мы мужичков, и полковник Скворцов давай их урезонивать. Так мол и так, его императорское величество самодержец всея Руси Александр Вторый в своей отеческой заботе отменил крепостную зависимость, издал положение об установлении принадлежности земли и обязанностей, по которому так мол и так, — и пошел объяснять царские милости мужичью. Говорит и глаз не сводит: кто наперекор буркнул — приметит, кто ухмыльнулся — учтет, кто локтем соседа пихнет — на ус намотает. Кончил и спрашивает: как, мол, хозяева, верно ли я говорю? Молчат, чертовы дети. А коли правильно, мол, говорю, будете ли выполнять повинности, заключите ли договоры, учредите ли волость? Отвернулись и орут — дескать, нет, и хотят разойтись. Тогда Скворцов махнул солдатикам. Окружили мужичье, а он сам указывает, кого отобрать. Всех помнит до единого. Зипуны и прочее веретье долой, уложили там же у забора, одного служивого на голову, другого — на ноги, а драгун — с розгами, И началось увещевание — любо-дорого! У полковника Скворцова плепорция — от пятидесяти до полутораста. Не шуточки! Крик, слезы…
Может, и не скоро кончил бы он про Скворцова, но на кухню зашли Агота с Мотеюсом поглядеть, есть ли еще выпивка. Завидев женщину, вахмистр оставил управителя и подскочил к Аготе:
— Паненка! А я-то думаю — чего нам так скорбно и скучно! Оттого, что вас с нами не было. Просим осчастливить. Присаживайтесь. Мы — ваши покорные слуги. Встать! Место паненке!
Улучив момент, Пшемыцкий шмыгнул за дверь, Агота сама с ними справится.
На другой день утром повозка с двумя жандармами, тремя стражниками и войтом, глубоко увязая в грязи, снова появилась у Бальсисова двора. Рядом скакал верхом управитель. Злой с похмелья, всклокоченный, как ястреб, вахмистр накинулся на выходящего из хлева старика:
— Говори, где сын, черт вас дери, проклятая сволочь!
Старик нисколько не испугался, только словно удивился:
— Да ведь старшего, Пятраса, вы, господа, вчера заарестовали и увезли. Младший, Винцас, в кузню ушел сошник затачивать, а меньшой, Микутис, где-то по селу шлендрает. Как вернется — велю овец в поле гнать.
Понапрасну неистовствовал жандарм, топал, совал кулаками в нос — Бальсис упрямо твердил все то же, беспомощно разводя руками.
