Повстанцы - [136]

— Отец, иди-ка сюда! — окликнула мать. — Катрите тут.

Кедулис неохотно обернулся, немного постоял, словно колеблясь, что теперь делать. Нетвердым шагом, тыкая палочкой в землю, направился к женщинам. Катре встала, поцеловала ему руку.

— Стало быть, пришла, — лениво заговорил отец, нашаривая трубку в карманах. — Пан позволил?

— Паненка разрешила. У пана спрашивать незачем, коли паненка отпускает.

— Обоим служишь. Жалованье пан платит.

— Уплатит, когда кончу служить, а теперь ежели получаю, то от паненки.

Кедулис пытливо вгляделся в дочь и уже помягче спросил:

— Так, может, принесла денег? Много всяких дел набралось…

Да, у Катрите было несколько ауксинасов. Но она не собиралась отдавать их отцу. Знала — все равно пропьет.

— Нет, отец, — заявила она твердо. — Хоть и были бы у меня деньги, а не дам. Самой понадобятся.

Кедулис вспылил:

— Какие у тебя надобности? Не одета? Или не жравши?.. Так чего притащилась, коли не желаешь отца выручить?

Катрите поняла — дела ее неважные. Отец станет еще несговорчивей. Может, отдать ему эти монетки? Но нет! Получит жалованье, тогда даст. А теперь не станет ему потакать. Надо сегодня договориться насчет свадьбы. Не обращая внимания на злобу отца, заговорила:

— Отец, как получу жалованье, тогда посмотрим, что с ним делать. Ждать долго не придется. Служба моя скоро кончится. Пан позволяет выйти замуж за Пятраса Бальсиса. Я и пришла просить, чтобы мама и отец нашей свадьбе не противились.

Кедулису словно кто горячих угольев за пазуху напихал. Он вздрогнул, замахал руками, выпучил глаза, не в силах слова промолвить, будто дыхания лишился. Потом разразился угрозами и проклятиями:

— Бесстыжая!.. Лентяйка!.. Благословение?.. С этим проходимцем?.. Мятежником?! Вон с моих глаз! Шкуру спущу!

И уже замахнулся палкой. Но тут подбежала мать, схватила старика за руку:

— Отец, взбесился, что ли? Не ори, как полоумный. Соседей постыдись. Что люди скажут? Зайдем в избу, посоветуемся. Ведь не чужая — родное дите.

Уцепившись, уже не отпускала руку мужа, за другую его руку ухватилась дочь, и так все втроем ввалились в хату. Отец, отдуваясь, опустился на лавку у стола, мать — рядом, а Катре осталась стоять, упираясь в дверной косяк. В избушке было светло — солнечная полоска, пройдя через крайнее окошко, извивалась от стола до середины пола. На отцовской постели у печи сквозь край дерюжного одеяла торчала солома.

— Отца не чтишь, на каждом шагу перечишь, — давясь кашлем, продолжал старик. — Не будет тебе счастья в жизни, коли пойдешь против моей воли.

Нахмурив брови и прикусив губы, дочь смотрела на него. Не выдержав ее взгляда, отец отвернулся и стал искать трубку.

Катре заговорила дрожащим от волнения, но суровым голосом:

— Лентяйкой меня не обзывай. Не ходила я на барщину, как Урше с Ионасом. Но лентяйничала ли я дома, пускай о том матушка скажет.

Мать только руками замахала:

— Что ты, доченька! Без тебя во что дом превратился! Стыдно перед чужими людьми. Ни в огороде, ни в поле не управляемся. От всей деревни отстаем.

А дочь продолжала:

— И не встречали вы неуважения, батюшка! Когда это я вас не слушалась? В поместье меня погнали, пану продали — и то я не противилась.

— Не съел тебя пан. Жива и здорова. Сама барыней стала, потому и ерепенишься. Прежде не слыхивал я от тебя такого. Давно ты гужей не пробовала.

— Я уже не пастушка! Ты мне гужами не грозись!.. — во внезапном приступе ярости закричала дочь.

Кедулис вскочил, схватился за посох:

— Эдак ты с отцом? Убью!..

Мать повисла на руке отца и толкнула его назад на скамью. Дочка не шелохнулась. Только еще крепче сжала губы, красные пятна пошли по щекам.

Но овладела собой и обратилась к отцу ровным голосом:

— В первый раз тебе перечу. Ради жизни моей, моего счастья, прошу, разреши мне выйти за Пятраса Бальсиса.

— Не позволю! — просипел отец.

Катре и мать принялись убеждать, что лучше Пятраса не найдешь мужа по всему приходу. И что Катре выгодно выйти замуж в дальний богатый край, породниться с семьей Бальсиса. От этого будет польза и старикам.

Отец упорно бубнил:

— Не выйдет, не позволю!..

— Не позволяй. Я знаю, что сделаю, — сурово оборвала дочь и подошла к матери. — Мне уж пора, мама. Будь здорова.

Она поцеловала матери руку и вышла во двор. Отец остался сидеть, злобный, мрачный, дрожащими пальцами набивая трубку.

Распрощавшись с плачущей матерью, Катре пошла в поместье. Спор с отцом не выходил из головы, а сердце кипело досадой и решимостью сломить отца. Правильно отгадал он перемену в дочери и выразил ее по-своему: барыней стала, прежде я того не слыхивал, давно ты гужей не пробовала… Катре не стала барыней, но, отвыкнув от постоянной ругани и побоев отца, как бы выпрямилась во весь рост, и характер ее окреп настолько, что ни злоба, ни угрозы отца не в силах ее сломить. А любовь к Пятрасу овладела всем ее существом. В трудные минуты воспоминания о Пятрасе поддерживали в ней непреклонную волю. Катре твердо верила в его силы и в свою выносливость.

Катре успокоилась и стала обдумывать, как пересказать Ядвиге и Аготе стычку с отцом. Паненка, конечно, за нее вступится, но послушается ли отец и паненки? Все равно она пойдет за Пятраса, хоть и без отцовского благословения.