Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - [71]

.

Интересно отметить, что те «утеклецы», которые, скрываясь после побега в Москве, систематически совершали преступления, по большей части были москвичами. Причем многих из них, как и Ивана Харахорку, можно подозревать в связях с преступным миром старой столицы еще до отдачи в рекруты. Так, схваченный ночью 28 декабря 1741 года в притоне Андрея Федулова Максим Родионов сын Попов родился в семье купца Кадашевской слободы Родиона Семенова, около 1736 года был «с показанной слободы» отдан в рекруты и определен в Тобольский пехотный полк, а сбежал, если верить его показаниям, в сентябре 1741-го, когда его полк был в Москве. После побега Попов стал бродяжничать, проводя ночи «по разным гумнам и по огородам», занимаясь кражами с другими московскими профессиональными ворами. 25-летний Дмитрий Дорофеев сын Козырев по прозвищу Востряк, пойманный 30 декабря 1741 года «по указыванию» Каина в притоне слепого нищего Никиты Иванова, еще до отправки в армию был вовлечен в преступную среду Москвы. После смерти отца, «Большой казны ходока», шестнадцатилетний Козырев продал его двор, а сам стал жить в притоне у солдатской жены Дарьи Семеновой дочери, «которая кормит детей зазорных» на «Сивцове вражке». На тот момент он уже занимался кражами в компании таких известных московских воров, как Ванька Каин, Иван Кувай, Петр Ачка и др. В армии он оказался после того, как из-за драки угодил под арест и был отослан в Военную контору для определения в службу. Естественно, примерного солдата из Козырева не получилось: спустя несколько месяцев он дезертировал, а в бегах жил по-прежнему в притоне Дарьи Семеновой «заведомо, что беглой рекрут», и конечно, продолжал воровать. Видимо, также задолго до отдачи в рекруты был втянут в преступную деятельность и Савелий Ушаков, пойманный ночью 8 октября 1744 года под мостом, «которой слывет Кузмодемьянской». Воспитанный матерью (отец, солдат Воронежского пехотного полка Климентий Павлов сын Ушаков, умер, когда сыну было около пяти лет), Савелий с ранних лет стал вести бродячий образ жизни. Около 1741 года он был записан в рекруты вместо крепостного крестьянина помещика Ржевского уезда В. И. Гельчанинова, за что получил 30 рублей. После этого в течение трех лет Ушаков совершил несколько побегов из армии, каждый раз возвращаясь в Москву, где занимался кражами[357].

Что же ждало этих «утеклецов» после следствия в Сыскном приказе? Большинство отправлялось для суда в Военную коллегию, где их подвергали телесным наказаниям и вновь определяли в службу. Точно так же поступили и с Иваном Харахоркой. 27 января 1742 года в Сыскном приказе было определено беглого рекрута Ивана Харахорку вместе с другими пойманными Каином беглыми рекрутами «отослать при промемории на военный суд, прописав все вины их [по]именно»[358].

Прошло два года. 30 декабря 1744-го Иван Каин подал в Сыскной приказ свой очередной «извет»: «…сего де декабря 30 дня ходил он, Каин, с салдаты для сыску воров и уведомился он, что за Яу[з]скими вороты живет в доме Коломенского полку капрала Любовского у десяцкого Журавлевой фабрики ученика Леонтья Михайлова беглой матроз Иван Харахорка, которой напред сего содержался в Сыскном приказе в мошенничестве. И в том доме оного Харахорку взял. Да при нем же взял подголовок^{47} разломаной, про которой оной Харахорка сказал, что украл с возу за Яу[з]скими вороты у монаха, а в том подголовке имеется два платка выбойчетыя, пять гребней, ножик складной, да в дву бумагах иголки, да две рубахи, да два галстука, два письма, да изрезаная пестредь. Да с ним же, Харахоркой, взял показанного десяцкого жену Степаниду Федорову, да женку Маланью Васильеву, да салдатскую дочь девку Авдотью Иванову, и оная десяцкого жена сказывала ему, Каину, что из оного подголовка в печи сожгла письма, а какия не сказала, и с вышеписанным поличным их предъявляю при сем извете».

Вместе с «изветом» Каин представил в Сыскной приказ самого Харахорку. Благодаря показаниям арестованного мы знаем о том, что с ним произошло за эти два года. В 1742-м его определили в матросы и отправили на службу в Кронштадт. Прослужив несколько месяцев, Иван снова бежал в Москву. Укрывался он в Пушкарской слободе «в разных банях». Здесь он восстановил связи с друзьями-«мошенниками», в частности «сошелся» со своим старым «товарищем» Максимом Родионовым сыном Поповым. (Как мы помним, беглого солдата Попова ночью 28 декабря 1741 года вместе с Харахоркой и другими ворами схватили в притоне Андрея Федулова, а 27 января 1742-го его, опять же вместе с Иваном, отправили для суда в Военную контору. И вот спустя два года Иван Харахорка и Максим Попов вновь встретились в Москве!) Попов привел приятеля за Яузские ворота в приход церкви Симеона Столпника на двор капрала Семена Михайловича Любавского. Здесь ютился его знакомый «фабричный» Леонтий Михайлов, ходивший в караул на съезжий двор вместо дворовых людей Любавского. Михайлов пускал к себе жить разных людей, в том числе и Попова, взял на постой и Харахорку.

Иван регулярно ходил в разные места Москвы, в одиночку или с товарищами, для совершения краж, предпочитая «работать» на расположенном недалеко от его жилища многолюдном Яузском мосту и близлежащих московских улицах. Здесь он приноровился отрезать и снимать с проезжавших по мосту повозок различные вещи. Об одной из таких краж сам преступник рассказал на допросе в начале 1745 года: