Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина - [67]
Видимо, в эти декабрьские дни Матвей Гаврилов действительно находился в безвыходном положении, раз и впрямь пришел с повинной. На допросе Матвей поведал, что в Оренбурге он проработал до июля 1747 года, когда, «согласясь… с протчими ссылочными колодники тремя человеки, а имянно Яковом Неклюдовым, Семеном Поляковым, Митрофаном Шапошниковым, все четверо бежали». Такая компания подобралась, видимо, не случайно. Несомненно, всех участников побега Гаврилов знал еще со времени своей свободной московской жизни.
Семен Поляков был беглый солдат, который в 1741–1742 годах укрывался в Москве, совершая преступления. 14 февраля 1742 года Каин схватил его в кабаке на Балчуге, куда тот пришел «для обогревания», а 17 марта его из Сыскного приказа отослали в Военную коллегию для военного суда[341]. Яков Неклюдов — не менее известная фигура: московский вор, который также в 1742 году был приведен в Сыскной приказ доносителем Каином по обвинению в побеге из рекрутов, нескольких разбоях и кражах, за что он был наказан кнутом «и с вырезанием ноздрей вместо смертной казни послан был в шахты в работу вечно». Спустя четыре года он сбежал из ссылки, вновь пришел в Москву, но опять был пойман Каином и после следствия в Сыскном приказе снова отправлен в Оренбург. И вот теперь Неклюдов совершил уже третий побег из Сибири. В делах Сыскного приказа 1749 года сохранилось описание его внешности: «…лицом смугл, глаза карие, волосом темно-рус, борода небольшая черная, ноздри вырезаны»[342].
В Сызрани Поляков и Шапошников от них «отстали», а близ Арзамаса Цыган распрощался и с последним «товарищем» Неклюдовым.
По всему видно, что этот не раз битый кнутом беглый каторжник остался в Москве в одиночестве и не знал, где укрыться от мороза. А зима 1747/48 года была особенно суровой. Великая княгиня Екатерина Алексеевна, которая в декабре 1747 года вместе с двором находилась в Москве, не забыла эту зиму даже спустя годы, когда, став императрицей Екатериной II, писала свои «Записки»: «Чтобы отправиться в главную придворную церковь, надо было объехать в карете вокруг всего дома; в самый день Рождества, в час обедни, мы собирались сесть в карету и уже были для этого на крыльце, при 28–29-градусном морозе, когда нам пришли сказать от имени императрицы, что она освобождала нас от поездки к обедне в этот день, по случаю чрезвычайного холода, какой стоял; действительно, мороз щипал за нос».
Может быть, именно сильный холод принудил беглеца в том декабре явиться в Сыскной приказ. О своей московской жизни Матвей на допросе рассказал следующее: «А он, Цыганов, пошел в Москву, в которую в том же 747-м году в августе месяце пришел, и близ Андреевского монастыря в поле начевав с неделю, пошел для прииску себе работы на заставу, что за Донским монастырем». Вместе с другими искавшими работу он был нанят «от компанейщика Михайлы Петрова сына Гусятникова подрятчика… для таскания с Москвы-реки на берег лес, из платы которой они недели з две и таскали… И потом он, Цыганов, таскал глину недель с пять по приему подрятчика Ивана Борисова сына, которой подряжался от вышеписанного компанейщика Михайлы Гусятникова заведомо, что он, Цыганов, из ссылки бежал. А начевал он, Цыганов, у показанного подрятчика Ивана Борисова в ызбе ево, близ тех кирпишных сараев. И потом он, Цыганов, от него, Борисова, отстал и жил всё в кирпишных сараях разных чинов у людей, тако ж и на государевых заводах, а окроме того он, Цыганов, житьем нигде ни у кого не живал». Скорее всего, когда беглеца встретил доноситель Иван Каин, тот находился в крайней нищете и у него уже и впрямь созрела мысль явиться с повинной.
По определению Сыскного приказа «ссылочному утеклецу» следовало за побег «учинить наказание: бить кнутом, дать пятнатцать ударов и, по учинении того наказания, сослать ево в сылку в Оренбурх в работу вечно». А уже 16 января 1748 года Матвей Гаврилов по прозвищу Цыган «послан (на каторгу. — Е.А.) с протчими колодники… суздальского баталиона с каптенармусом Тимофеем Киреевским»[343].
Итак, с 1742 по 1747 год Цыган в поисках лучшей участи дважды убегал с сибирской каторги, чтобы вернуться в родные московские трущобы. В чем же причина того, что в конечном итоге каторжная работа в Оренбурге оказалась для него сноснее, нежели положение беглого в Москве? Ведь документы показывают, что некоторые беглые могли укрываться в Первопрестольной по нескольку лет. Так, беглый солдат Алексей Соловьев, пойманный в конце 1741 года благодаря стараниям Каина, до того четыре года укрывался в различных местах Москвы, включившись при этом в сообщество профессиональных московских карманников.
На этот вопрос мы можем дать, за недостатком сведений, лишь гипотетический ответ. Бывший член московского воровского сообщества Матвей Гаврилов Цыганов, вернувшись с каторги, по непонятным для нас причинам оказался в Москве «чужим среди своих». Он, по своему желанию или помимо его, лишился связей с преступным миром, в котором за время его отсутствия произошли изменения, в том числе и благодаря сыщицкой деятельности Ивана Каина, в результате которой эта среда сильно обновилась. Цыган решил зарабатывать на жизнь честным трудом. Но в ту эпоху человек мог существовать только в качестве члена какого-то сообщества — будь то крестьянская община, посадский мир или шайка преступников. Оказавшись в изоляции как от законопослушных подданных, так и от преступного мира, «ссылочный утеклец» Матвей Гаврилов сын Цыган в одиночку не справился с тяжелыми обстоятельствами нелегальной жизни в большом городе и, наконец, сдался властям. Больше его имя в документах Сыскного приказа, кажется, не упоминается.
