Повседневная жизнь Вены во времена Моцарта и Шуберта - [68]

Сентиментальная Вена приняла сторону несчастного юного героя; ей не хотелось, чтобы Наполеон умалял величие его поступка, приписав его заблуждению безумного. Эта низость казалась ей недостойной такого человека. Ей хотелось также, чтобы после осуждения юноши, которого тот заслуживал, Наполеон его помиловал. Он завоевал бы, таким образом, сердца венцев и обеспечил себе популярность среди них. Приказав расстрелять Штапса, он возвысил его: какому-то несчастному сыну пастора, обреченному повторить бессмертную судьбу Брута, было суждено стать национальным героем, славной личностью, достойной навсегда остаться в памяти народа символом Свободы, восстающей против Тирании. Венский договор, подписанный через три дня после смерти Штапса, расстрелянного на краю городского рва, показался поэтому австрийцам еще более жестоким и несправедливым, не говоря уж о том, что он отнял у них многие прекрасные провинции. Природа «чудовища» взяла верх, говорили венцы, и они с весьма смешанными чувствами узнали полтора года спустя, что император Франц согласился выдать свою дочь Марию Луизу за этого «коронованного авантюриста».

Жертвоприношение

Прибытие в Хофбург маршала Бертье с предложением об этом браке не вызвало бурной реакции, подобной той, которую спровоцировала история с Бернадотом и его флагом, оно ввергло венцев в удивленное оцепенение. Народ не понимал, как Габсбург может согласиться на брак австрийской принцессы с бывшим солдатом удачи, возведенным на трон горсткой людей. Все в отчаянии вспоминали печальный прецедент: отъезд в Париж Марии Антуанетты; теперь же женой «бурбона»^{35} должна была стать Мария Луиза!

Брак, заключенный в подобных условиях, не может принести счастья, думали венцы, неспособные проникнуть в далеко идущий политический подтекст этого дипломатического акта, который считали просто чудовищным. И народ, несомненно, оказался прав, поскольку выдвинутые обоими монархами политические соображения не привели к ожидаемым результатам. Наполеону пришлось довольно быстро убедиться в том, что никакой брак не гарантирует долговременного союза. Этой иллюзорной гарантии мира, этому соглашению, позволившему Наполеону войти в «семью» коронованных голов Европы, суждено было оставаться эффективным лишь столько времени, сколько Франц считал выгодным для своей страны.

В день 11 марта 1810 года, когда в Вене была отпразднована эта свадьба, Наполеон не приехал в Вену, и в народе это сразу отметили. Суеверным людям не нравятся браки «по доверенности»; эти люди обратили внимание наивных обывателей, ожидавших тысячи радостей от свадебной церемонии, что представителем Наполеона перед алтарем был не один из его братьев и даже не один из его маршалов, а эрцгерцог Карл собственной персоной, триумфатор Эсслинга и Асперна, «победитель Непобедимого». Как могла Вена не усмотреть в этом обстоятельстве предвестия будущих несчастий и новых военных кампаний? Разве не было это свидетельством того, что эпоха окончательного мира в столице империи еще не наступила?

Глава седьмая ТАНЦУЮЩИЙ КОНГРЕСС

Зрелища и скандалы. Мемуары и полицейские архивы. Сто тысяч иностранцев в Вене. Памфлеты и сатира. Первые роли. Каслри. Принц де Линь. Талейран. Александр I. Меттерних

Можно по-разному описывать Венский конгресс. Можно, например, подобно графу Гард-Шамбона, потерявшему голову от собственной светскости и очень гордому тем, что присутствовал на всех приемах, видеть только хронику интриг и удовольствий, которым предавались князья и князьки, в перерыве между двумя вальсами и двумя ужинами резавшие на куски Францию, не считаясь с правами национальных меньшинств.

Можно смотреть на него глазами Байрона как на «гнусное зрелище», способное возмутить всякого благородного человека. Можно также проследить за одной из самых волнующих дипломатических шахматных партий, которые разыгрывали европейские государственные деятели, и распутать нити одного из сложнейших планов, которые пытались задействовать, чтобы обеспечить длительный мир Европе, выходившей из Наполеоновских войн обескровленной и опустошенной.

Можно, наконец, — и только этот угол зрения соответствует теме и плану настоящего труда — смотреть на актеров этой пьесы, то трагической, то шутовской, а чаще всего шутовской и трагической одновременно, глазами венского буржуа, ошеломленного тем, что его любимый город внезапно стал цен-гром общеевропейской дипломатической игры, тем очагом, где создавался или, точнее, где пытались в соответствии с надеждами идеалистов создать новый мир.

Да, несомненно гнусное зрелище представляли собой эти монархи, выступавшие с угрозами в адрес малых государств, пытаясь таким образом привлечь их на свою сторону и вынуждая других действовать в своих интересах с помощью подозрительных сделок, но тем не менее прежде всего это было зрелище, спектакль, что для рядового венца было основной стороной вопроса. Для «человека с венской улицы», плохо информированного о политических проблемах, лежавших в основе игры, и едва знающего собственную «историю» этих людей, собравшихся, чтобы делать историю, конгресс был всего лишь длинной последовательностью празднеств, более или менее отдаленным свидетелем которых он был, комедией, длившейся несколько месяцев, где актеры носили всемирно прославленные имена и роскошные одежды, придававшие спектаклю еще более высокую цену.