Повседневная жизнь в эпоху Людовика Святого - [70]

.

Уже о Филиппе Августе шла молва, что ему претят слишком частые богохульства, произносимые игроками во дворах или в игорных домах, и что он не колеблясь велит бросить в воду того, от кого в подобных обстоятельствах услышит брань[306]. Людовик Святой, испытывавший перед этой игрой ужас, издал запрещающие ее ордонансы. «Мы запрещаем, — декретирует он в 1254 г., — кому-либо играть в кости, в тавлеи и в шахматы; и мы запрещаем школы игры в кости и желаем, чтобы все они были закрыты; те же, кого за оной игрой застанут, будут сурово наказаны, ковка же или изготовление костей должны быть упразднены». А в 1256 г. выходит такой ордонанс: «Пусть сенешали, бальи и прочие чиновники не произносят ни единого нечестивого слова против Бога, Девы Марии или святых; пусть они воздерживаются от игры в кости, посещения злачных мест и таверн. Пусть во всем королевстве не изготавливают костей; тот же, кто будет известен как игрок в кости и завсегдатай таверн и злачных мест, да будет покрыт позором и лишен права выступать свидетелем».

Однако, несмотря на эти запреты, по «Книге ремесел» Этьена Буало[307], составленной в 1268 г., видно, что тогда в Париже существовали «костянщики», чьим ремеслом — признанным — была обработка дерева, простой кости, рога и слоновой кости для производства игральных костей. Кости изготовляли, а также ввозили из провинции совершенно беспрепятственно; все, чего от мастеров требовали уставы, это работать честно — им запрещалось утяжелять кости, заливая их свинцом или ртутью, делать кости «mépoints», у которых на двух гранях было равное число точек, и кости «longnés» — натертые магнитом. Кто выпускал такое шулерское изделие, приговаривался к пяти су штрафа, а сам предмет бросали в огонь.

На низшие классы общества психоз игры в кости обрушился подобно эпидемии губительной болезни. Богатых он вполне мог разорить, а тех, кто играл на последний денье из кошелька и последний плащ, просто уничтожал. Праздношатающиеся, люди без постоянной работы и в первую очередь жонглеры, шли играть в кости в таверны и притоны. Кости и таверна — вот коварные враги, которых Рютбёф объявляет виновными в его нищете. Но в этом разорительном пристрастии признавались не только люди, принадлежавшие к его сословию. От того, чтобы описать здесь все разновидности игры в кости, все хитрости, приемы, махинации, которые связаны с ней, придется отказаться. Но можно сослаться на сцену из «Игры о святом Николае», в которой Жан Бодель в конце XII в. с блестящим юмором описал злоключения в таверне троих веселых воров — Защелки, Хватай-Кость и Бритвы, которые пьют и играют, пытаясь спихнуть друг на друга постоянно растущий долг — на глазах у трактирщика, которые выманивает у них все, что может, а когда они вконец переругались и передрались, выбрасывает их за порог, предварительно лишив всех монет и всего тряпья[308].

В коллективные игры, требующие от игроков фантазии, играли в компаниях из мужчин и женщин, и то, что мы можем прочесть о таких играх, возможно, несколько интереснее истории игры в кости: они не предполагают столь живописных сцен, но дают возможность для состязаний в остроумии. Многие из этих игр мы знаем лишь по названиям, а когда известна и суть, недостает примеров, показывающих, чем эта игра могла вызывать интерес. Вот, например, игра в бриш. Участники становятся в круг, посредине становится ведущий, держа в руке палочку; участники его зовут, прося у него палочку — бриш, и он подходит то к одному, то к другому. Наконец он передает ее кому-то незаметно для остальных. Потом зовут еще одного участника, который до этого находился в стороне, сидя на скамеечке, и он должен выяснить, у кого бриш. Задача ведущего — сбивать его с толку своими разговорами. А вот что это за разговоры, оживляющие игру, мы уже не знаем[309].

Но есть и другие игры, описания которых вызывают какие-то ассоциации и у сегодняшнего читателя. В своей «Игре о Робене и Марион» Адам де ла Аль около 1280 г. выводит пастухов и пастушек, которые развлекаются после обеда на свежем воздухе игрой в святого Козьму, а потом — игрой в «короля-который-не-лжет».

При игре в святого Козьму один игрок назначался святым Козьмой, а остальные шли приносить ему дары; задача состояла в том, чтобы не засмеяться, принося дар, а кто засмеется — платит. Итак, начинает Робен и первым изображает святого Козьму; подходит Готье, принося свой дар, и, из-за гримас святого и бурлескного характера самого дара, не выдерживает и разражается смехом. Он платит и в свою очередь получает роль святого. Далее друг за другом подходят Марион, Перретта, которым удается не засмеяться, Бодон и Юар, которые смеются и проигрывают. Если на пастушек не действуют гримасы святого, это несомненно потому, что природа их даров не добавляла сцене гротескности; пастухи, видимо, придумали что-то более забавное, а может, и сомнительное. Пастушки быстро утомляются игрой, заявив, что она слишком «скверная»; возможно, они правы. Мы не видели ни гримас, ни даров.

Игра в «короля-который-не-лжет» состояла в том, что выбирался король или королева, который задавал вопросы каждому из игроков, а потом отвечал на вопрос каждого из них. В нее часто играли в салонах XIII века. Крестьяне Адама де ла Аля играют в нее по-крестьянски, и они комичны в своем невежестве вилланов, подражающих придворным. Они даже толком не знают самого названия игры, именуя ее игрой «в королей и королев»: ведь в деревне на Троицу выбирали короля и королеву дня, как позже станут выбирать королеву Центрального рынка. Кроме того, те же вилланы путают игру в «короля и королеву», которая тоже существует, с игрой в «короля-который-не-лжет». Не приходится ждать, чтобы, играя в «короля-который-не-лжет», они вносили в игру изящество царедворцев; но пародия, которая у них получается, забавна