Повседневная жизнь средневековой Москвы - [131]

.

Случаи постоянных истязаний женщин и детей запечатлели судебные дела XVII века. На мужей-садистов били челом родители или другие родственники жен, а иногда и они сами. В 1627 году Аксинья 1урьева жаловалась царю, что зять и его дядя избивают ее дочь Наталью: «…мучат без вины, водят нагу и босу, угрожают убийством…» Другое дело, 1687 года, содержало жалобу крестьянина Григория Попова, дочь которого Ирину постоянно били муж и свекор. Последний однажды так ударил несчастную, что у нее «от того удара жилы и персты сволокло крюком, никакие работы работать не может». Жалобы на домашних тиранов неслись к царю со всех концов страны: «И он, Иван, в таких молодых летех пиет, и напившись пиян свою жену бьет и мучит; а дому, государь, своего не знает, у Ивана жена и сын всегда в слезах пребывает»; «Тот Артемий Михайлов, забыв страх Божий, пьет, а свою жену, а мою племянницу, безпрестанна мучит, и что было за нею приданнова — то всё пропил…»^{561}Такие описания, к несчастью, типичны. В повседневной жизни наших предков домостроевское право «учить» и «наказывать» превращалось в обыденное насилие, на которое власти взирали снисходительно, реагируя лишь тогда, когда оно переходило определенные границы.

Побои широко практиковались во всех слоях русского средневекового общества, охватывая и боярскую аристократию, и «черный люд» — рядовых горожан и крестьянство. Ф.М. Достоевский описал психологический механизм домашнего насилия, объясняющий его широкое распространение в крестьянской среде XIX века. Нет сомнений, что сходным образом этот механизм действовал и в средневековом городе: «Видали ли вы, как мужик сечет жену? Я видал. Он начинает веревкой или ремнем. Мужицкая жизнь лишена эстетических наслаждений — музыки, театров, журналов; естественно, надо чем-нибудь восполнить ее. Связав жену или забив ее ноги в отверстие половицы, наш мужичок начинал, должно быть, методически, хладнокровно, сонливо даже, мерными ударами, не слушая криков и молений, то есть именно слушая их, слушая с наслаждением, а то какое бы удовольствие ему бить?.. Удары сыплются всё чаще, резче, бесчисленнее; он начинает разгорячаться, входить во вкус. Вот уже он озверел совсем и сам с удовольствием это знает. Животные крики страдалицы хмелят его, как вино… Он вдруг бросает ремень, как ошалелый схватывает палку, сучок, что попало, ломает их с трех последних ударов на ее спине, — баста! Отходит, садится за стол, воздыхает и принимается за квас»^{562}.

Можно говорить и о неравенстве мужчины и женщины перед законом. Соборное уложение, содержащее специальную статью с описанием казни женщин-мужеубийц, ничего не говорит о наказании мужей, убивших жен. Случайно ли это? Власть мужчины над женой была во многом сродни власти отца, а наказание за детоубийство, как уже говорилось, наказывалось не так строго, как убийство родителей^{563}.

Об одной из таких трагедий рассказывает челобитье вдовы Феодоры Желябужской: «В прошлом, государь, во 121 (7121 -м, то есть 1613-м. — С. Ш.) году дала я, государь, дочеришко свое Таньку замуж за Федора Иванова сына Нащокина, и ныне, государь, тот Федор дочеришко мое Таньку убил до смерти, а тело ея лежит не погребено, а сынишко мой, государь, Ивашка на твоей государевой службе под Смоленском, опричь его вступиться некому Милостивый государь, царь и великий князь Михаил Федорович все Русии, покажи милость, пожалуй меня горькую вдовицу, призри на мои сиротьи бедные слезы своим царским милостивым призрением, вели, государь, сынишка моего Ивашка с государевой службы отпустите не на многое время к Москве погребете тело дочеришка моего»^{564}. Примечательно, что несчастная мать просит вовсе не о наказании убийцы, а об отпуске сына в Москву для похорон его сестры. Царь разрешил отпустить Ивана Желябужского со службы, о чем свидетельствует резолюция на челобитной, а женоубийца Нащокин, вероятнее всего, остался безнаказанным. По крайней мере известно, что какой-то Федор Иванович Нащокин в 1619 году был воеводой в Новосиле, с 1627 по 1640 год служил в чине дворянина московского, а в 1631 году воеводствовал в Кузнецке. Других представителей этого рода с такими именем и отчеством родословная не упоминает^{565}.

И всё же масштабы домашнего насилия не следует преувеличивать, а также недооценивать степень уважения, которым наделялась русская женщина в Средние века. Мужчина, являвшийся в своей семье полновластным господином, далеко не всегда был тираном и мучителем — его останавливали страх Божий и поучения духовенства, совесть, любовь и уважение к супруге и детям. Имеющиеся источники не позволяют рисовать картину нравов средневековой Москвы исключительно в мрачных тонах.

Собирательный внешний облик средневекового москвича представить проще. Его отличительной особенностью была, естественно, борода. Почитание бороды восходило еще, по-видимому, к языческим временам. Не случайно уже Русская Правда (XI век) устанавливала за повреждение бороды немалый штраф — 12 гривен, тогда как за отсеченный палец брали всего три гривны, а за убийство свободного воина («мужа») — 40 гривен. На защите бороды стояла и Церковь. Церковный устав князя Ярослава предписывал: «Аще кто пострижет голову или бороду, митрополиту 12 гривен, а князь казнит». Средневековая нравоучительная литература уделяла бороде большое внимание. Согласно учению церковных авторитетов, мужчина, бреющий бороду, нарушал цельность облика, дарованного ему Богом. Брадобритие ассоциировалось с еретичеством или содомией.