Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - [197]

Выдержать индийскую жару в бархате и шерстяных костюмах — на это были способны только советские люди. Действительно, в 1940—1950-е годы актеров из Советской страны отправляли на фестивали именно в таком виде. Но вот что было дальше. Прошло 16 лет, и давняя шутка Архиповой чуть не стоила ей поездки в Париж. Ее вызвали на собеседование и стали интересоваться отношениями с индийским миллионером. Выяснилось, что к словам, сказанным всуе, сопровождающий сотрудник в штатском отнесся очень серьезно, и все это время информация о них хранилась в ее личном деле. Архипова стала доказывать, что это всего лишь шутка, и даже была готова уволиться из Театра сатиры, если ей не поверят. Однако ей поверили и вместе с театром она отправилась в Париж. Там запуганные до смерти артисты во всем следовали инструкции и табу. Им строго-настрого запрещалось заговаривать с иностранцами на улице. Однажды в Париже к супругу Архиповой Георгию Менглету подошла на улице старая женщина, из эмиграции, едва она вымолвила: «Как приятно поговорить с соотечественником…» — актер немедля отшил ее: «Пошла к черту!»

Советские артисты были запуганы донельзя. Например, в 1959 году труппу Большого театра проинструктировали — по Нью-Йорку по одному не ходить, кругом шпионы, только и смотрят, какую провокацию устроить и завербовать. Свою роль играла и пропаганда. Майя Плисецкая рассказывает, как во время гастролей Большого театра по США сошел с ума ее коллега: «Один из тихих артистов Большого, истерзанный коммунистической пропагандой и попавший внезапно с труппой за океан, где на него лавиной обрушилось товарное изобилие магазинов, витрин (а он-то заученно знал, что вся Америка стоит с протянутой рукой и побирается милостыней), сошел с ума, свихнулся. Взаправду. Это подлинная история. Наша советская жизнь. Помешательство “тихони” было буйным. Он истерично молил театральное начальство и слетевшихся на “скандальный огонек” работников советского посольства немедля вернуть его на Родину, в СССР. Там ему все ясно было. Все по логике. А тут?.. Его тотчас и отправили».

А в 1963 году Театр сатиры также выезжал на французские гастроли. «К этой поездке, — вспоминал Евгений Весник, — готовились очень серьезно. И началось: справки о здоровье, ажиотаж в связи с предстоящим знакомством с великим Парижем, недовольство тех, кого не берут, затаенное торжество едущих… Советы и требования: разбиться на пятерки, их начальников выбрать только из членов партии; не смотреть, не заходить, не разговаривать, не фотографироваться, приглашений не принимать, не уединяться, не дышать, не ка…, не пи…; настороженно отнестись к “увеселительным” районам, особенно к площади Пигаль, на которой находится кабаре “Мулен Руж”». Серьезный товарищ в штатском долго и обстоятельно давал указания, пока Анатолий Папанов не спросил с издевкой: «А в “Красную мельницу”-то можно ходить?» — «В красную? Конечно можно, товарищи! Она ведь красная!» Имелось в виду всемирно известное кабаре «Мулен Руж».

Это были знаменитые гастроли, во время которых Евгений Весник и Анатолий Папанов нос к носу столкнулись на улице с президентом Франции Шарлем де Голлем, машина с открытым верхом, где он сидел, остановилась в четырех метрах от актеров: «На тротуаре, с противоположной стороны въезда, стояла женщина с детской коляской. Она поприветствовала президента: “Бонжур, мсье де Голль”. Тот приподнял свой головной убор со знакомым длинным козырьком и ответил: “Бонжур, мадам”. Анатолий Дмитриевич не выдержал и громко выпалил: “Бонжур”. И к нашему удивлению, знаменитый полководец ответил, как старому знакомому: “О! Мерси, мсье” — и скрылся за воротами. Надо было видеть восторженную физиономию Папанова. Я тут же посоветовал ему засесть за роман “Рядом с Шарлем де Голлем”». Интересно, что прилетевших в Париж артистов на аэродроме встречали все те же вездесущие Лиля Брик с Василием Катаняном в компании с Эльзой Триоле и «Арагошей». А в воспоминаниях Весника о Париже основное место уделено не впечатлениям о Лувре и Версале, а количеству выпитой Папановым и Брижит Бардо водке. Но это к слову.

Правила выезда за границу настолько соответствовали своей эпохе, что нет смысла указывать год их введения, ибо запреты, на которые они опирались (слово «право», как становится ясно, в них вообще не поминалось, а лишь «обязанность»), существовали с самого начала советской власти. Вот лишь один из примеров. В 1927 году в Париж выпустили Ольгу Форш, по приезде она сразу же пришла в гости к Владиславу Ходасевичу и Нине Берберовой. Говорили долго, плакали, вспоминали ДИСК, или Дом искусств — аналог московского Дворца искусств — и голодные петроградские годы. Они жили в ДИСКе соседями по коридору, Ходасевич вспоминал ее сына по прозвищу Тапирчик.

Форш проводила у Ходасевича с Берберовой все дни, рассказывая, как хорошо жить в СССР, а также о том, что работающие в условиях цензурного гнета советские писатели все еще надеются на мировую революцию. Ходасевич ее разуверил: «Никакой революции не будет!» В ответ Форш замолчала, «лицо ее, и без того тяжелое, стало мрачным, углы рта упали, глаза потухли. “Тогда мы пропали”, — сказала она. “Кто пропал?” — “Мы все. Конец нам придет”». Конец наступил еще раньше — через два дня Форш пропала. Ходасевич и Берберова заволновались: может, заболела? Отыскали квартиру ее дочери Надежды, у которой она остановилась: «Форш лежала на кровати, одетая, растрепанная, красная. Она сказала нам, что вчера утром была в “нашем” посольстве и там ей официально запретили видеться с Ходасевичем. С Бердяевым и Ремизовым можно изредка, а с Ходасевичем — нельзя. “Вам надо теперь уйти, — сказала она, — вам здесь нельзя оставаться”. Мы стояли посреди комнаты, как потерянные. “Владя, простите меня”, — выдавила она из себя с усилием». Ходасевич и Берберова ушли под аккомпанемент всхлипываний Форш.