Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - [198]

В дальнейшем редкие гости из Москвы если и приезжали в Париж, то старались с Ходасевичем не встречаться, строго следуя инструкции. Ему перестали присылать из СССР авторские отчисления за его перевод пьесы Мериме, шедшей на сцене ряда театров. А Берберова была вынуждена прекратить писать письма оставшимся в Советском Союзе родителям (естественно, по их настоятельной просьбе), ограничиваясь открытками к праздникам.

Особенно трудно было выезжать за рубеж тем, у кого там жили родные и близкие, недаром в советских анкетах имелся соответствующий пункт: «Есть ли родственники за границей?» Причем у богемы этих родственников почему-то всегда было полно, в отличие от остальных граждан рабоче-крестьянского происхождения. Тайное свидание с давно живущим в Париже или Лондоне отцом, матерью или тетей было обставлено, как встреча с женой Штирлица в кафе «Элефант», и превращалось в тяжелое психологическое испытание для обеих сторон.

Театровед Виталий Вульф именно таким образом повстречался со своим дядей Евсеем, покинувшим родину еще до Первой мировой войны. «Встреча на Эльбе» случилась во время туристической поездки во Францию и Тунис весной 1961 года, деньги на которую Вульфу (тогда аспиранту Института права АН Азербайджанской ССР) собирали всем миром: мальчик должен посмотреть Париж! Мама будущего театроведа, откладывая деньги на поездку, втайне лелеяла надежду, что ее сыну каким-то чудом удастся повидаться с дядей и передать ему привет от все еще живущих в Советском Союзе родственников. Последний раз дядя давал о себе знать в 1945 году, прислав из Голландии открытку с идиотским вопросом: «Как вы поживаете?» Наивный человек, он чуть не поставил под удар всю семью Вульф, не могло быть и речи об ответном письме со словами: «Спасибо, хорошо!»

Тем не менее открытку отважные родители не выбросили, спрятав под половицу, видимо, втайне надеясь, что когда-нибудь если уже не их детям, то внукам-правнукам понадобится адрес дяди. Мечта осуществилась раньше. Отец Вульфа, адвокат, умер в 1956 году, дядя Евсей и был его родным братом. Мать Виталия Яковлевича научила его, как поступить: он должен послать на волю весточку, то есть приехать в Париж и оттуда отправить открытку на голландский адрес дяди. Если тот жив — обязательно откликнется (а чего ему будет-то, он же не в СССР живет!). Так и вышло. Дядя все получил и пришел в назначенный в открытке день и час к станции метро на площади Шарля де Голля. Там его уже ждал племянник:

«У меня в кармане было 120 франков — все, что нам выдали. Я купил себе очень модный плащ-болонья и в этом плаще шел по Елисейским Полям. Нам разрешали ходить только вдвоем или втроем, но я уговорил нашего руководителя, чтобы он отпустил меня еще раз пойти в Музей Родена. При слове “музей” у него затвердели скулы, и он, строго наказав мне к семи быть в отеле, отпустил меня на три часа. На самом деле он был добрым человеком и позволял и в Тунисе, и в Париже иногда пройтись одному. Я шел по незнакомому городу в непрестанном возбуждении. В Париже в тот год стояла удивительная весна, я смотрел на этот новый для меня мир с восторгом. Подойдя к станции метро, я остановился, ноги отнялись, и я зарыдал. Люди оглядывались. У входа в метро стоял мой папа. После его смерти прошло пять лет.

Потом я уже разглядел, что этот человек выше отца, одет очень элегантно, так у нас не одеваются, у него красивое лицо и проницательный взгляд. Это был дядя Евсей. Рядом с ним стояла молодая женщина (оказалось, что это его последняя жена). Они пригласили меня в кафе. Я начал волноваться, меня била дрожь: а вдруг за мной следят? Говорил сбивчиво и торопливо. Узнал, что мою открытку дядя получил только вчера. Ему переслали ее в Швейцарию, где он живет уже давно. Почтовое отделение отыскало его адрес… Когда я сказал ему, что у меня в семь обед и я должен быть в отеле на бульваре Пуассоньер, он ничего не понял. Он собирался поехать со мной в какой-то дорогой ресторан, а потом улететь вместе в Швейцарию. Наш разговор напоминал диалог глухих. Когда я начал торопиться, он грустно спросил: “Так что, я тебя больше не увижу?” Мы договорились, что ночью, если смогу, я прибегу к ступенькам Гранд-опера. Мне удалось около трех ночи вылезти из постели и незаметно для товарища, с которым я жил в одном номере, улизнуть. Евсей меня ждал. Мы присели в ночном кафе, он держал сумку, в ней были подарки, но я объяснил, что все знают, что у меня было только 120 франков, что я купил плащ-болонью. Единственное, что я мог взять, — это маленькую серебряную пепельницу, которая до сих пор стоит у меня на столе, два флакончика духов и домашние туфли. “Я никогда не верил, что у вас фашизм”, — промолвил дядя. Больше я его никогда не видел, он умер в 1970 году».

Большого труда стоило вернувшемуся в гостиницу Виталию Вульфу не нарушить конспирацию — некоторые члены туристической группы даже подумали, что он немного свихнулся. Вот что значила для неокрепшей психики молодого советского гражданина встреча с «родственниками за границей».

Среди советских музыкантов мировой величины невыездным по той же причине был Святослав Рихтер. У него в Англии жила мать (отца-органиста расстреляли в 1941 году), ушедшая с немцами накануне освобождения Одессы советскими войсками в 1944 году. Мало того что Рихтер, как человек определенной ориентации, и так был на крючке у органов, так еще и этот факт, серьезно компрометировавший его в глазах КГБ. Несмотря на Сталинскую премию, полученную в 1950 году, звание народного артиста РСФСР, отпускали его на гастроли только в страны социалистического лагеря — Чехословакию, Польшу, Болгарию, Румынию. Даже в ГДР путь ему был заказан — а вдруг возьмет и уйдет в Западный Берлин (тогда еще не построили стену). Так, не удалось Рихтеру выступить на столетнем юбилее Роберта Шумана — было получено согласие Министерства культуры и лично секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева, но председатель КГБ Иван Серов одним звонком перечеркнул поездку пианиста в Восточную Германию — «неблагонадежный»!