Повседневная жизнь советских писателей, 1930—1950-е годы - [88]

.

В эвакуации литераторы объединялись не только вокруг местных отделений Союза писателей — были и неформальные объединения. О таком объединении в Чистополе вспоминала З. Пастернак: «В городе нашелся дом, где раз в неделю собирались писатели. Это был дом Авдеева, местного врача… В дни сборищ писатели там подкармливались пирогами и овощами, которыми гостеприимно угощали хозяева… Там читали стихи, спорили, говорили о литературе, об искусстве»^[619].

Эвакуированным в Чистополь писателям было все же полегче, чем их коллегам в других городах. Здесь литераторов было много и местные власти не могли с ними не считаться. К тому же им поступала помощь из Москвы.

В то же время в Новосибирске, где было 15 местных писателей и 7 эвакуированных, приезжие литераторы испытывали почти непреодолимые трудности. В ноябре 1942 года ситуация стала настолько критической, что эвакуированная писательница А. Брунштейн была вынуждена обратиться за помощью к ответственному работнику Новосибирского горкома ВКП(б). Дело в том, что в течение четырех месяцев литераторы были лишены возможности покупать коммерческие продукты, два месяца они не могли покупать хлеб по коммерческой цене, накануне написания письма их перестали снабжать молоком и овощами. Об ордерах на промтовары и речи не шло. Последней каплей, переполнившей чашу писательского терпения, стало то, что членов их семей лишили права питаться вместе с ними в столовой. Брунштейн с горечью писала: «В то время как в Молотове, Свердловске, Барнауле и др. эвакуированные писатели прикреплены к лучшим столовым и распределителям, обкомовским и крайкомовским, и широко снабжаются всем необходимым, писатели, эвакуированные в Новосибирск, терпят острую нужду и влачат в полном смысле слова полуголодное существование»^[620].

Несколько писателей во время войны оказались в Елабуге, где было суждено провести свои последние дни М. Цветаевой. Известно, что она была недовольна местом эвакуации, так как здесь не было никакой возможности найти работу по специальности. Около десяти эвакуированных сюда литераторов также жаловались на отсутствие базы для профессиональной деятельности: местная двухполосная газета выходила лишь два раза в неделю и почти не помещала литературных материалов. Писатели, однако, не растерялись и организовали «Литературный театр», в котором они были заняты и в качестве авторов репертуара, и в качестве руководящего и административного персонала.

Некоторые из них сами выходили на сцену. Театр выпустил шесть спектаклей, давших полный сбор^[621].

В начале 1942 года началась реэвакуация. Писатели стремились в столицу, надеясь получить работу по специальности и вернуться к привычным условиям жизни. В. Бонч-Бруевич буквально бомбардировал руководство ССП требованиями вернуть его в Москву. Он писал П. Скосыреву: «Вы сами знаете, что более чем девять десятых эвакуированных сюда по нашему союзу уже выехали из Казани в Москву со своими женами, тещами, детьми, племянниками и другими родственниками; уехал весь аппарат до хлебоукладчика включительно — и все по лимиту Президиума Союза советских писателей, а вот мне, ввиду болезни уезжающему одному из последних, литератору со стажем в 49 лет, вдруг не хватило лимита!»^[622]

Люди рвались в столицу без всяких вызовов со стороны Союза писателей, вопреки всем указаниям директивных инстанций. Как выразился в письме А. Фадеев, «писатели так и прут»^[623]. В этом же письме он пытался урезонить свою личную знакомую и убедить ее не возвращаться в Москву, ссылаясь на трудности с обустройством: «Должен, однако, предупредить, что очень многие из них [самовольно приехавших литераторов] так и не прописались до сих пор и либо возвращаются обратно, либо испытывают серьезные мытарства в Москве… Я не имею решительно никакой возможности их прописать и даже не имею возможности их кормить: по новому указанию Наркомторга, мы не имеем права кормить их в нашей столовой».

Все мечтали вернуться в Москву как можно быстрее — все устали от жизни впроголодь и неустроенности. Находясь в эвакуации, писатели не могли прокормить свои семьи, так как не имели работы или работали на общественных началах. В. Бахметьев в письме А. Фадееву рассказывал о своих безуспешных попытках отговорить писательских жен повременить с возвращением: «…Когда я убеждаю жену того или иного писателя — осиротеете, мол, эти последние резонно замечают мне, что предпочитают остаться без мужей, но быть сытыми, чем с мужьями, но вести полуголодное существование, с распродажей „оптом и в розницу“ захваченных с собой и на себе носильных вещей»^[624]. Сам В. Бахметьев тоже был не прочь оказаться в Москве. В 1942 году он получил сообщение от А. Фадеева: Союз писателей может помочь реэвакуироваться ему без всяких проблем, но вот добиться разрешения для его жены будет затруднительно, так как «особенное сопротивление вызывает возвращение в Москву членов семей писателей, а ссылка на то, что данный член семьи сам является нужным и квалифицированным работником, встречает естественное возражение, что по условиям военного времени можно найти человека и в Москве, который выполнил бы его функции»