Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - [41]

Когда в конце 1898 года гимназист Жуков прогулял в заведении Омона, с его певичками, украденные из дома деньги и об этом из газет узнала общественность, некто прислал на имя московского обер-полицмейстера Трепова анонимное письмо, в котором писал: «Нигде за границей, даже в разгульном Париже, равно как и в Петербурге, нет театра, где бы разгул продолжался после представления до четырёх часов утра при участии свободных женщин». В письме для большей убедительности сообщалось также, что Омон никакой не француз, а самый настоящий еврей. Автору письма вторила газета. «Наш лёгкий жанр — синоним неприличия… и не потому что там играют и поют такое, что безнравственно, совсем нет! Причина кроется в постановке садовых увеселений, в характере, который им придали г. г. директора, в том, что на лице главного администратора и чуть ли не каждой etoile („этуали“, то есть „звезды“. — Г. А) ясно написано: „У кого много денег — может всё!“ Это поощрение разгула делает из посетителей садов нахалов, а приличной женщине не позволяет посещать их, дабы не быть принятой за искательницу лёгкого обогащения, получающую приглашения на ужин от всяких прохвостов». Автор статьи явно сочувствует иностранной гастролёрше, которая, подписывая контракт с такими как Омон, не обращает внимания на пункт договора, согласно которому она должна оставаться в зале до конца вечера. Бедняжка-то думает, что вечер заканчивается, как у неё в стране, в 12 или в час ночи, и все расходятся, «…а у нас, — пишет дальше корреспондент газеты, — в зале и кабинетах до четырёх утра гуляют купеческие сынки, военные, всякие прохвосты и артистка согласно договору должна проводить с ними почти всю ночь».

Если верить воспоминаниям одного из современников, артистки, увидев разложенные на столе в кабинете ресторана фрукты, конфеты, сюрпризы и прочие вкусные вещи, хватали их, как голодные собаки.

В связи с упомянутой выше статьёй полиции пришлось проводить проверку. Докладывая генерал-губернатору о её результатах, обер-полицмейстер писал: «Во время представлений… никаких беспорядков и нарушений благочиния не бывает, в особенности с тех пор, как в 1897 году мною было сделано распоряжение о воспрещении появляться певицам, служащим в хорах и капеллах, как в зрительном зале, так равно и в общих залах ресторана до окончания представления на сцене… При этом считаю долгом почтительнейше присовокупить, что в ресторане ужинают по отдельным кабинетам и случаи нарушения тишины и порядка бывают сравнительно очень редко… В театр Омона командируются ежедневно агенты сыскной полиции, которые так же, как и чины наружной полиции, остаются там до закрытия ресторана и имеют постоянный свободный доступ во все общие помещения».

Данный документ может служить образцом полицейской изворотливости того времени. Дело в том, что певицы и прочие артистки до окончания представления в зале никогда и не появлялись. Они выходили туда после представления. Почему агенты полиции покрывали Омона? Может быть, потому, что проводить своё дежурство в залах его заведения им было куда приятнее, чем торчать в какой-нибудь подворотне.

Вспоминая об Омоне и о порядках, царивших в его театре, Наталья Игнатьевна Труханова, будущая жена графа Игнатьева, автора известной книги «Пятьдесят лет в строю» (её ещё в шутку называли «Пятьдесят лет в строю, ни одного в бою»), в своей книге «На сцене и за кулисами» писала о том, что Омон был типичным, что называется, средним французом, крикливо одетым в клетчатую пару, с красным галстуком, красной гвоздикой в петлице, с моноклем в глазу и в белых гетрах (их носили для утепления ноги поверх туфель на щиколотках. — Г. А). Крашеные, закрученные колечками усики придавали банальный вид его юркому лицу с необычайно зорким и вместе с тем рассеянным взглядом… на ломаном русском языке он объяснил труппе, что он от неё требует. «Мадам и месье, — говорил он, — искусством я не интересуюсь. Первое для меня дисциплина и система, то есть повиновение и порядок Тут я беспощаден… Вы начинаете работу в семь часов вечера. Спектакль кончается в одиннадцать с четвертью вечера. Мой ресторан и кабинеты работают до четырёх часов утра… согласно условиям контракта, дамы не имеют права уходить домой до четырёх часов утра, хотя бы их никто не беспокоил. Они обязаны подниматься в ресторан, если они приглашаются моими посетителями, часто приезжающими очень поздно». Тонко было задумано, а потому и приносило немалые доходы. Собственно говоря, за этим Омон в Москву и приехал. Жил он в доме Хомякова на углу Оружейного переулка и Тверской, там, где в наше время был ресторан «София».

Театр, который он занимал, находился на углу Тверской и Садовой, там, где теперь стоит здание Концертного зала им. П. И. Чайковского. Это было большое кирпичное здание с башенками в псевдорусском стиле. Расклеенные по городу в 1898 году афиши зазывали прохожих в Зимний театр «Буфф», как называли тогда театр Омона. Они обещали помпезный гала-концерт под названием «Вечер удовольствий», роскошную программу «2-й выход» с участием парижской etoile m-lle