Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - [40]

Печальной оказалась и судьба русского воздухоплавателя Чепарина. Он летал на своём шаре задолго до Лентовского, ещё тогда, когда купец Мельгунов только открыл свою «Альгамбру». Однажды его шар опустился близ Бутырок, на густую чащу тёмного соснового бора. Местные крестьяне заметили небесного гостя, окружили его, разорвали шар на лоскуты, которые вместе с верёвками взяли себе, а корзину со всеми полётными принадлежностями сожгли. Самого же Чепарина избили так, что стал он с тех пор не аэронавтом, а инвалидом и канул в небытие. В России, значит, было опасно не только летать, но и приземляться. Со временем, правда, местные жители стали культурнее и даже умнее, а вернее, наглее. Как-то, в конце XIX века, на окраину деревни Путилово под Москвой опустился воздушный шар с Леоном Даром и его спутниками. В деревне в это время не оказалось ни одного трезвого мужика, поскольку все православные, как и полагается, отмечали очередной церковный праздник Несмотря на помутнение мозгов алкоголем, мужики всё же сообразили, что с небесных гостей, если постараться, можно содрать немалые деньги на водку за потраву посева. Сначала они при участии сельского старосты Тараканова запросили с воздухоплавателей 100 рублей, потом согласились на 38. Деньги были переданы Тараканову одним из путешественников, Костылёвым. Последний, кстати, вскоре обнаружил пропажу своего пледа, а Леон Дар — чемодана. Чемодан, правда, нашли. В краже его признался крестьянин Иванов, а плед так и не вернули. Потом оказалось, что и потравы-то никакой не было. Так трава помята, где шар приземлился, больше ничего. Ну, да бог с ней. Сами путешественники не пострадали, и то хорошо.

Узнав обо всём этом, мы, я думаю, можем отдать должное смелости господина Лентовского.

Герой наш, надо сказать, помимо актёрского, режиссёрского и организаторского талантов имел одну особенность, одну, как тогда говорили, идею фикс (idée fixe). Редактор «Московского листка» Пастухов как-то поделился своими воспоминаниями о разговоре с Лентовским. «Аккуратность — моя стихия, — сказал Михаил Валентинович и засмеялся. — Во всём всегда аккуратен был, вот только в платежах по векселям заминки выходили. А всё отчего? Оттого, что Москва была не аккуратна… Она мне ещё 97 тысяч должна и не платит… Верно! Ровно 97 тысяч. — Каким же образом? — Самым простым. Я должен Москве 903 тысячи, а решил задолжать ей миллион… Ясно, стало быть, что я недополучил с неё ещё 97 тысяч. Ну, да я получу… Я до тех пор не умру, пока не дойду до миллиона». Получил ли Лентовский с Москвы ещё 97 тысяч, не знаю, но известно, что под конец своей жизни он разорился в пух и прах и умер в бедности. Это и не удивительно. Ведь главными для него были успех у публики, роскошь постановок, изобретательность и эффектность, а не доход.

Большинство же предприимчивых дельцов стремилось к наживе и не брезговало никакой низкопробной дребеденью и пошлятиной, чтобы завлечь публику. В конце 70-х годов XIX века в Москве стали распространяться так называемые «Салон-де-варьете», получившие прозвище «солошки» — забегаловки с эстрадой для шансонеток, где, как писали газеты, «голос и артистические способности выступавших восполнялись нескромной развязностью манер». Про одну из таких «солошек» в Кунцеве газета писала: «Публика толкается по низким, накуренным залам, угощает друг друга водкой у буфета и оплеухами у выхода, а на сцене француженка в короткой юбочке распевает шансонетку».

Все эти «солошки» и подобные им заведения соперничали друг с другом, стараясь отбить зрителя у конкурента и привлечь его в свои стены. Как-то некий Дмитриев открыл театр «Ренессанс», в котором давались музыкальные вечера, подобные тем, что имели место в «Салон-де-варьете». Однако публика в театр его не шла из-за того, что артисты его плохо играли. Тогда (это было в 1888 году) Дмитриев стал раздавать публике бесплатные билеты, чтобы люди, если уж они не хотят смотреть на артистов, шли в театральный буфет. Буфет ведь тоже приносил ему доход. Фактически он превратил театр в трактир. Кузнецов — владелец находившейся неподалёку «солошки», узнав об этом, рвал и метал. Особенно он рассвирепел, когда узнал о том, что «Трактирная депутация» Московской городской думы, прослышав о «подвигах» Дмитриева, решила обложить театры с буфетами тройным налогом. В письме московскому генерал-губернатору Кузнецов особо подчеркнул, что из-за этого налога он терпит большие убытки и близок к разорению.

В декабре 1883 года агенты московской полиции в донесении о положении в театре «Фоли Бержер» на Тверской, который держал итальянец Джиордано, сообщали своему начальству о том, что «в театре постоянно происходят пьянство, ссоры и драки, на даваемые там увеселения и, в особенности, на маскарады собираются развратные женщины и безнравственная молодёжь, составляющие публику». После такого донесения полиция театр закрыла. Когда же в другом подобном театре девяти-десятилетние дети стали отплясывать канкан, пресса устроила скандал, а полиция запретила малолетним детям исполнять на сцене театра «Фоли Бержер» неприличные танцы, однако по сути своей ничего не изменилось. «Солошки» продолжали существовать, а их, как теперь бы сказали, рейтинг был достаточно высок. Что поделаешь, ведь человек произошёл от обезьяны, как бы это ни оспаривали противники Дарвина. Сторонники же подобных заведений оправдывали их существование тем, что они имеют свою публику, которую уже ничем не исправишь. В чём-то они были правы, обидно только, что эти «солошки» ежегодно вербовали в качестве своих зрителей неискушённую молодёжь, пользуясь её естественными влечениями в пору полового созревания.