Повседневная жизнь греческих богов - [37]

Ибо как и у людей — и это вторая причина, почему встреча Афины и Ахиллеса не является показательной, — у богов есть настроения: желание, боль, радость, гнев, то есть возбуждение, слезы, смех, меланхолия. Эти «блаженные» вовсе не пассивны и не бесстрастны: они меняются и реагируют на все, что их трогает в смысле чувствительности, которая не является их типичной чертой. Жизнь олимпийцев вдохновляется и направляется всеми эмоциями: ясно, что Ата — богиня, вызывающая помутнение рассудка, мешающая видеть то, что ясно, как божий день, влекущая нас к ошибкам и заблуждениям, — эта богиня насылает подобные беды исключительно на людей. Ей нет больше места на Олимпе. Но все это не имеет отношения к непогрешимости богов как таковых. Наоборот. Если Ата не может больше появляться во владениях богов, то только потому, что Зевс ее оттуда изгнал, придя в ярость от того, что стал жертвой Аты в тот день, когда сердце коварной богини вонзило в его грудь хвастливые слова, погубившие Геракла, сына Громовержца.

В-третьих, если Афина является к Ахиллесу, чтобы его урезонить, то многие боги — а таковых не так уж и мало — как, например, Дионис, Гера или Зевс, просто насылают на людей безумие и смертоносное неистовство.

Итак, Фетида оставляет свой подводный дом и всплывает из морской пучины. На берегу между матерью и сыном, богиней и героем, происходит задушевный разговор. Богиня-мать ласкает своего сына, она хочет, чтобы ее взрослый мальчик заговорил с ней, рассказал ей обо всем произошедшем. Конечно, богиня-мать уже знает, что сделало несчастным ее сына, но она побуждает его рассказать все, все с самого начала. Ахиллес покорно изливает свою душу: он вновь повторяет историю с оскорблением, нанесенным Аполлону, настаивает на своей роли, которую он сыграл, защищая права бога от грубого Агамемнона: «Первый советовал я укротить раздраженного бога» (Илиада, I, 386). Забыв упомянуть о своей злобе и о дипломатической миссии Афины, герой представляет себя благоразумным приверженцем Аполлона-дальновержца — перед ним стоял царь-нечестивец, поэтому он и был одержим, охвачен яростью, с которой никак не мог совладать.

Преданный, несущий ответственность, учтивый — таков автопортрет оскорбленного сына, который рассказывает матери о самом кровожадном из ахейцев. С большим тактом он напоминает Фетиде о благосклонности, которую питает к ней властелин Олимпа. Не она ли оказала Зевсу самую что ни на есть предупредительную услугу в тот день, когда спасла его от заговора, замышлявшегося Герой, Посейдоном и Афиной? Они хотели заковать Громовержца в цепи, его, верховного бога, но Фетида призвала на помощь сторукое чудовище, которое, сев с отцом богов и людей рядом, одним только своим присутствием разубедило возмутителей спокойствия. Ахиллес на самом деле просит мать обратиться к Зевсу с просьбой сделать так, чтобы Агамемнон потерпел поражение и узнал на собственном горьком опыте, что значит наносить оскорбление самому храброму из ахейцев.

Глава VII

Общая картина суверенитета

В тот день, когда морская богиня Фетида, живущая в морских глубинах, полетела на Олимп, чтобы испросить у Зевса мести, читатель «Илиады» впервые покидает театр военных действий на земле и проникает за кулисы божественной дипломатии, в другую обстановку, туда, где обитают боги. Будучи местом наслаждения, жилище олимпийцев является также — и прежде всего — местом, где осуществляется власть, которой присущ двойственный характер: это полудеспотическая, полуколлегиальная власть Зевса и ему подобных.

Просторная передняя, очевидно, необходима; ведь олимпийский двор пуст. Все боги сопровождают Зевса, отправившегося на берег океана нанести визит эфиопам, смертным по своему рождению. Цель визита — пиршество. Фетида вынуждена ждать в течение двенадцати дней.

«Вскоре, лишь только заря на двенадцатый день народилась, все на Олимп возвратились вечно живущие боги, вместе идя, а Зевес впереди. И о просьбе дитяти не позабыла Фетида, но, волны морские покинув, рано направила путь по великому небу к Олимпу. Там увидала Кронида, глядящего вдаль: одиноко на многоверхом Олимпе сидел он, на крайней вершине. Села с ним рядом богиня и, левой обнявши колени, правой рукой внизу подбородка к нему прикоснулась. И умоляя, сказала владыке Зевесу Крониду...» (Илиада, I, 493—502).

Эта череда перемещений и поступков помогает нам увидеть одну из сторон жизни богов, где эффект реальности их независимого существования весьма искусно оркестрован. Итак, пребывание в Эфиопии. Почему именно в этот момент? Почему в течение двенадцати дней? У читателя закрадывается сомнение, что рассказчик, которому потребовалось вставить между стенаниями Ахиллеса и посольством Фетиды к Зевсу эпизод возвращения Хризеиды ее отцу и последовавшего за этим жертвоприношения Аполлону, прибег к обыкновенной уловке: действительно, примирение ахейцев с богом происходит именно в таком контексте. На самом деле здесь это выглядело бы недостаточно осмысленным: экспедиция в Хризу длится два дня и одну ночь, причем сюда входят отбытие и прибытие кораблей, а также величественная гекатомба Дальновержцу, совершаемая на берегу. Следовательно, путешествие богов приобретает иной смысл, оно становится обычным или исключительным событием в жизни, которая, и не надо об этом забывать, течет своим чередом. Это путешествие напоминает читателю, что боги принципиально отличаются от людей, что они заняты другими делами, но могут все отложить в сторону и броситься на помощь смертному, если тот в ней нуждается. Вообще, это одновременно бесполезная и ценная деталь, поскольку она устанавливает достойную уважения дистанцию между временем авантюр, которое боги делят с людьми, и приватной сферой привычек, свойственных исключительно бессмертным.