Повседневная жизнь этрусков - [100]
Вот почему необычайно интересны росписи в гробнице Франсуа в Вульчи, датируемые II веком или даже началом I века до н. э. Мы уже описывали одну фреску на правой стене дальней камеры, на которой Мастарна разрезает узы Целия Вибенны, а его товарищи убивают вражеских правителей, державших его в плену. Эта эпическая битва, о которой император Клавдий читал, должно быть, у auctores Tusci, принадлежит собственной истории Этрурии. Однако на левой стене, напротив, разворачиваются привычные греческие сюжеты: Нестор в белой расшитой тоге на пару с владельцем гробницы, Белом Сатием, следит за полетом птиц; Этеокл и Полиник, которым соответствуют Марк Камитлнас и Кнев Таркунис; наконец, жертвоприношение троянских пленников на похоронах Патрокла, напротив сцены сражения, развернувшегося вокруг Вольци>{727}. Как многозначительно это противопоставление, симметрично проводимое на противоположных стенах одной гробницы, приходящейся на период подъема этрусской историографии, эпизода из «Илиады» и эпизода из истории Вольци, греческого мифа и этрусского предания — короче, того, что до сих пор было мифологией, и того, что становилось для этрусков историей.
Гробница Франсуа — редкий для этого народа исторический памятник, где национальное требует для себя места в до сих пор почти исключительно иноземном репертуаре. Нельзя не вспомнить о том, что происходило в латинской литературе в конце эпохи Республики и в начале принципата, когда Рим осмелился с вежливой и даже восхищенной гордостью встать напротив Греции, когда Вергилий без колебаний сравнил достоинства своей «Энеиды» с поэмами Гомера и воспел основание на латинской земле новой Трои, чему не смогли воспрепятствовать новые Ахиллы и Одиссеи. «Ждут тебя Симоент, и Ксанф, и лагерь дорийский, — пророчествует его Сивилла, — ждет и новый Ахилл в краю латинском». Еще за 100 лет до этого этрусские историки поставили вольцийский цикл в один ряд с троянским и фиванским: «non Simois tibi nec Xanthus… defuerint; alius Etruriae iam partus Achilles» — так можно перефразировать слова Вергилия, заменив Latio на Etruriae>{728}.
Традиции знатных семей
Таковы, по нашему мнению, особенности и влияние «Этрусской истории», известной Варрону. Находясь в тесной взаимосвязи с Etrusca disciplina и в естественном или намеренном согласии с направлением латинского летописания, она объединила всевозможные разрозненные предания в одно систематическое целое, где главенствовали понятие saeculum и детерминизм, проистекающий из халдейских проповедей и учения стоиков. Но хотя такая общая концепция сборника спасала от забвения малоизвестные местные хроники, возрождала в этрусском народе, переживающем упадок, чувство своего величия, возможно, определяла собой всплеск национальной гордости, которой проникнуты фрески из гробницы Франсуа, совершенно ясно, что использованные ею эпизоды не были взяты с потолка. В отличие от священной истории ее основой стало древнее и совершенно иное течение, которое, повествуя о происхождении городов и подвигах героев, делало акцент не на законах судьбы, а на случайностях событий. Этот иной аспект становления истории неосознанно отражен в речи Клавдия с лионской таблицы: «Мастарна, самый верный друг Целия Вибенны и неизменный участник всех его приключений (casus), Мастарна, которого превратности судьбы (varia fortuna) вынудили покинуть Этрурию…» Впрочем, этруски не были абсолютно лишены памяти и воображения. Околдованные вечным, как мы уже отмечали, они были воспитаны в ионическом духовном мире и вскормлены эллинскими мифами; Клио Геродота и его последователей не могла покинуть их совершенно: прежде чем написать историю, они рассказывали себе сказки.
Мы еще можем отыскать их следы — очень древние, предшествующие составлению Tuscae historiae. Одна из них неожиданным образом проникла в красочный и довольно нелепый роман об Аррунсе из Клузия, действия которого Тит Ливий и Дионисий Галикарнасский называют одной из непосредственных причин вторжения галлов в Италию в начале IV века до н. э.>{729} Аррунс из Клузия был стариком, которому городской лукумон, умирая, поручил опекать своего сына. Неблагодарный юноша соблазнил жену Аррунса, и тот, чтобы отомстить ему, навлек на свою родину галлов, дав им распробовать белое вино из Монтепульчано. Однако эта легенда, явно составленная из разных частей, которую хочется приписать больной фантазии позднего хрониста, сложилась целиком еще в 160 году до Рождества Христова. О прелюбодействе супруги Аррунса подробно рассказывал еще суровый Катон во второй книге «Начал»>{730}. Об этом свидетельствует короткая фраза, дошедшая до нас вырванной из контекста, но перекликающейся с повествованием Дионисия Галикарнасского. «Он не успокоится, пока не опозорит публично ту, которую уже развратил тайно», — пишет Катон (
