Поворот ключа - [41]

И вот запели «Подмосковные вечера», слова этой песни за много лет удобно разместились во Фросиной голове, и всякое слово знало свое место и выпархивало не спеша и не задерживаясь, но исключительно в положенное время, да так это гладко лились, не цепляясь друг за друга при вылете, но даже осторожно подталкивая предыдущего друга, помощь ему дружескую то есть оказывая.

В этой песне пробелов у Фроси не было, спела она ее поэтому с особым удовольствием, даже глаза не закрывала, потому что словам этим ничто не могло помешать вылететь. И эх-ха как славно получается, без спешки и без задержки, точка в точку, да со всеми вместе, да от души.

Знала, она может петь бесконечно, это уж точно, всех пересидит. Пели да и пели, но тут Фрося заметила, что молодежь по одному начинает ускальзывать в соседнюю комнату, и поняла, что там начались танцы.

Уговаривать людей не ходить туда, но сидеть здесь она никак не могла и так незаметненько осталась за столом одна.

Посидев малость, она подумала, что ей бы тоже надобно размяться, и тут вспомнила, что ведь она и плясать вот как горазда. Ну, конечно, не медленно похаживать, за ручки держась, нет, интереса в этом нет, а вот вихрем сорваться и понестись, понестись под завистливые ахи зрителей.

Она подошла к танцующим и, когда заслышала веселую музыку, то, потеснив стоящих в дверях людей, бросилась занимать место для танцев, да так резво и неожиданно, словно кто ее в спину изо всех сил толконул.

Для всех неожиданно выскочила, это само собой, главное же выскочила неожиданно для себя, вот уж не думала выскакивать, вернее, думала, конечно, а вот и я станцую, однако ж не сразу, не вот так, безоглядно, а выскочила и видит, что она одна посреди комнаты, и делать нечего — пошла, пошла, к музыке прислушалась, а там весело поют «Улочки да переулочки, хороши под липами прогулочки», да вот она, Фрося, ох и задаст она перцу, ноги-то хоть куда еще, прыти-то нерастраченной вон еще сколько, руки за голову заломить, и присесть, и ножку в сторону, да встать резвенько, да бочком повыхваляться, да подвизгнуть зазывно — слабо вам так уж нынче, в толпе вы все больше прыгаете, а в одиночку, видать, осмелки нет, да так прыгала, что позванивала в соседней комнате посуда на свадебном столе, и молоденькая девочка не выдержала, вышла к Фросе, ручкой над головой покручивать стала, ножку поламывать, а все в ладоши хлопали — ай и Фрося, ну и Фрося, да уж, верно, танцевать умеем, а вот еще как присесть и вот вам еще как, да тут пластинка и кончилась.

Все переглядывались, весело пересмеивались, захлопали Фросе, она даже и поклонилась — много ли надо нам, да легкого спасиба вполне достаточно. Но уж тяжесть собственную почувствовала, уж задышала, словно паровоз, да и села отдышаться к столу.

Танцы шли своим ходом, и Фрося уже была рада, что на нее временно никто не обращает внимания, и тогда решила еще поклевать с праздничного стола, и так это сладко вдруг зевнула, и что-то в сон ее клонить будто бы стало, и только подумала — а дай вздремну малехонько, а только голову удобно устроила на столе, тарелку со студнем чуть сдвинув, как возле нее Танюшка оказалась, песенка веселая.

— Пойдем, тетя Фрося, уложу я тебя.

— Да, детонька, пойдем.

— Устала ты сегодня.

— Да уж, устала.

Помогла подняться, за плечи поддержала, и они пошли двором.

А вон, посмотрите, и обратно плывут тени, светлая и темная, уж не плывут, но медленно бредут, да что ж изменилось? Да то лишь, что сумерки кружат над домами, да солнце к закату клонится, да легкая тень стала легче, а тяжелая тяжелее; светлая тень поддерживает темную, и та опирается на нее — головой к плечу, — так старость опирается на юность, слабость на силу, зло на добродетель; ну еще немного, тетенька, самую малость, вот камень, вот ступеньки, вот и порожек, чуть-чуть осталось, сейчас и отдохнешь, а завтра утром новые силы притекут, и вот сюда, пожалуйста, вот сюда, а теперь присядь и туфли дай сниму с тебя, дай из платья выну, а вот и одеяло, потеплее тебе будет, спи спокойно, тетенька, как и ты будь счастлива, душенька, белочка, веточка моя.

14

Когда Казанцев узнал в Тане Михалевой ту женщину, чья красота и легкий шаг обидели его вчера, в разгар жары у почты, такое совпадение показалось отчего-то ему удачным началом свадьбы.

Весь день Казанцева не покидала легкая, зыбкая радость, но к ней примешивалась тревога за отца, — что будет с его подарком? Но подарок вручили вовремя, и он, этот подарок, всех обрадовал. Казанцев боялся провала отца и рад был, что провала не было. Все видели, что часы сделаны красиво, хитроумно, и охотно поверили Павлу Ивановичу, что теперь они будут идти безостановочно.

Уже усаживались за стол и ждали сигнала тамады, а Раисы Григорьевны и Лены все не было. Казанцева охватило нетерпение — да где ж они, не передумала ли Лена идти на свадьбу, и тогда Казанцев понял, почему он нетерпеливо ожидал свадьбу: он вновь увидит Лену, и, когда она пришла вместе с Раисой Григорьевной, он укоризненно взглянул на нее — я вас ждал, а вы меня покинули — и, когда подал руку, чтоб помочь Лене сесть, слегка сжал ее ладонь, и она ответила ему пожатием, Казанцев безошибочно уже знал, что сегодняшний день будет днем удачным.