Повести - [99]

— Теперь никто и не подумает, што я с мясом возился, — проговорил вслух таежник и побрел на табор.

После обеда Петр, посоветовавшись с Яковом, отправил Мишку к деду Куруткану.

— Передай деду, что с Егором Лисиным приключилась беда и мне никак нельзя его оставить. Понял? Только там не мешкай… Как стихнет, сразу и пойдем… Э, черт, чуть не забыл, на сайбе возьми стегно мяса и унеси Куруткану, да не забудь рассказать ему, у какого дерева находится сайба с мясом… Понял?

— Понять-то понял, но как же старик найдет нашу сайбу по одному какому-то дереву.

— Э, паря, не твоя печаль. Старик в тайге, как ты в своем дворе, все знает. Ты видел у сайбы кривую листвень со сломанной вершиной, вот про нее и скажи, а остальное — не твоя печаль, найдет.

— Хы, наверно, он шаман, — усмехнулся Мишка и быстро зашагал по тропе.

За версту от своего чума старый эвенк встретил Мишку.

«Нет, он шаман!.. Не то как же можно в такой дикой тайге узнать, что к нему идет человек, и встретить его в нужном месте. Шаман!..» — восхищенно подумал молодой охотник.

— О где Петька? — узенькие белесые глазки тревожно уставились на Мишку. Тощая фигурка старика еще больше согнулась.

Парень сбросил понягу с мясом.

— Петька упромыслил. Послал тебе.

— Огде Петька?! — еще громче повторил старик.

— У Лисиных в юрте.

— Она сдурель?! Лисин худой люди.

— Егора Лисина ранили… пуля тут, — Мишка показал на грудь.

— О-бой, драка биль?

— Нет, по ошибке… невзначай…

— А-а… Петька ево домой тащиль?

— Нет, ждут, когда ветер утихнет.

— Э-э, твоя тоже помогать будешь?

— Аха.

— Твой скорей ходи назад. Солнце садись — будет тихо.

Мишка хотел дотащить до чума свою тяжелую понягу, но старик замахал на него, затряс седой головой.

— Сама тащиль буду. Тебе торопись нада.

— А сайбу-то найдешь?

— Найдем. Мне ворона показать будет.

— А-а.

ГЛАВА VI

На закате ветер начал стихать. Темные тучи, низко нависшие над морем, наконец оторвались от него и отдельными разорванными клочьями уплыли на юг. За морем четко вырисовывались прибрежные горы, а гольцы окутались в белые кудрявые облака и спрятались от глаз человеческих на долгие недели. По характерным резким очертаниям Байкальского хребта Петр узнал, где находятся Горемыки, где Аминдакан и Нижне-Ангарск. Долго он всматривался в знакомые горы, у подножья которых приютилась его родная деревня. Там его Вера. Словно из тумана выплыли дорогие черты любимого лица. Большие черные глаза грустно улыбаются. Она укоряет Петра: «Дома бываешь гостем, и как тебе не надоест?.. Неужели тебе плохо со мной?.. Может быть, ты разлюбил меня?!.»

«Нет, Вера, не разлюбил я тебя и никогда не разлюблю, — отвечает ей Петр. — Скоро будем вместе…»

— Петруха, — позвал его Яков.

— Чо, дядя Яша?

— Дык чо, паря, будем делать?

— Пойдем, — твердо ответил Петр.

— Ишо зыбит, да и ветер будет парусить, — тревожно посмотрев на море, сказал Яков.

— Ничо, будем мало-помалу двигаться, а то Егор-то не дотянет до больницы.

— И то верно.

Посредине лодки-душегубки настлали мягких еловых лапок, сверху расстелили козьи шкуры и осторожно уложили Егора.

Больной то приходит в себя, то снова теряет сознание.

Яков с Мишкой гребут, а Петр одной рукой правит длинным кормовым веслом. Ветер заметно ослаб, но все равно еще парусит и задерживает ход лодки. Никто бы другой, кроме поморов, на такой «душегубке» и не пустился через буйное море, где ходят огромные волны и некоторые из них даже заглядывают в лодчонку.

Поморы по очереди отчерпывают воду и продолжают грести. На дворе почти ноябрь. С наступлением холодов вода в Байкале густеет, удары волн становятся тугими и резкими, и им куда проще опрокинуть лодку, чем летом.

Искусно правит лодкой Петр. Каким-то чутьем он выбирает пологие просветы меж огромных темных бугров и проводит туда лодку.

Сквозь шум волн и визг весел доносится стон Егора.

«Что же это я сделал с человеком?!. Надо бы чуть повременить, получше прицелиться и потом уж стрельнуть… А я с разбегу бахнул, и на те, сгубил мужика…»

«Сгубил, сгу-убил, сгу-бил», — надрывно вторят весла.

— Ой, горю, горю! — жалуется Егор.

Совсем стемнело. Кругом бугрятся одни враждебные крутые волны, которым лишь бы дождаться, чтобы зазевались, — и проглотить, слопать людей.

Петр ведет лодку по звездам, которые нет-нет да сверкнут в разорванных окнах темных туч.

— Ой, горю!.. Ой, горю!..

Эти слова тяжелым молотом стучат по вискам, заклинивают горло чем-то тугим, горячим, отчего становится трудно дышать, и Петр рванул за ворот рубахи — с «мясом» отлетели пуговки.

«Кичиги[59]-то вон как высоко поднялись, значит, время за полночь», — увидев на небе три дружно шагающих звезды, подумал он.

Яков с Мишкой опустили весла.

— Надо перекурить, ребята, — сказал хриплым голосом Яков.

Вдруг за бортом кто-то большой и тяжелый гулко шлепнулся об воду. Охотников обдало брызгами ледяной воды. Все вздрогнули.

— Что это? — тревожно спросил Мишка.

— «Водяной», — закуривая, ответил Яков.

— Смеется он, это нерпа подныривает, — успокоил парня Петр.

В темноте засверкали огоньки. Море сразу же стало каким-то свойским, обжитым, и теперь Мишке оно кажется не таким уж враждебным и злым.

Удивительное существо человек. Появись он даже в самом пустынном уголке земли, и этот уголок моментально, прямо-таки на глазах начинает преображаться и становится обжитым.