Повести Вильгельма, извозчика парижского - [14]

Что ж, сударыня, сказал я ей, отец Симон сделает во всем этом? Восставит ли он мне честь на голову на место той, какую собачий сын аббе тут оставил? Теперь уж вы увидите, я не поверю ни попу, ни черту. Ты очень хорошо сделаешь, отвечала госпожа; я сама их узнала, как тех, так и других: однако все-таки исполни то, что я тебе приказываю, вот тебе моя рука, дорогой мой Вильгельм, что скоро мы избавимся от этого бездельника аббе. Ты будешь иметь удовольствие видеть, как я сгоню его со двора. Вы бы очень хорошо сделали так же со двора согнать и непотребную жену мою, отвечал я ей. Это, может быть, не хуже было б, говорила она, однако, будь терпелив, все пойдет ладно; я надеюсь сыскать способы скоро тебя вылечить от этой болезни, кою ты получил, открыв поведение жены твоей; ты увидишь, что это зло будет к лучшему: прилепись ко мне и я сделаю тебя счастливым; я тебя отставлю от конюшни, а сделаю моим камердинером. Не первая буду я женщина, которая употребляет для услуг своих большого чернобровца, как ты; никому про это не сказывай, а дай мне волю делать. После сего она меня выпустила, а сама пошла в свою спальню.

Справедливо говорят, что ничто так не вылечит всякое зло, как богатство; ибо одна мысль о счастии, кое обещала мне госпожа Аллень, заставила меня почти забыть то, что я лишь видел: а к тому ж, когда жена ваша способна была так сбиться в сторону, это так сильно уменьшает доброе мнение, какое вы должны всегда о ней иметь.

Я расположился держаться моей стороны, и это было тотчас сделано, потому что я шел от доброго сердца; я ничего больше не желал, как только видеть, как подействует отец Симон, когда он придет обедать, так как он обещался, когда я звал его.

При его прибытии, у господина аббе Эврарда нос длиннее стал на аршин; сели за стол и боярыня нимало не заботилась о том, что кривлялся аббе, который стал подстрачивать монаха во время обеда, а он храбро ему отвечал на все вещи, какие он предлагал для спорованья; но как боярыня взяла сторону его преподобия, против своего обыкновения, то тотчас горчица в нос кинулась Эврарду, который бросил свою салфетку и ушел, как безумный, в свою комнату думать.

Это произвело громкое постыдное приключение, так что все люди тут бывшие, не знали мы, что подумать; но боярыня тотчас на полету мяч отшибла: Вильгельм, сказала она мне, пойди скажи господину Эврарду, когда он так худо чувствует ту честь, кою я ему делаю, сажая его с собою за мой стол, и как он не делает почтенья тем людям, которых я отличаю, то сделает он мне удовольствие впредь не являться к моему столу.

Когда б мне дали денег, не столько б я был рад, как сей данной мне от боярыни комиссии, которую отнес я совсем горячую. Не приказала ль она тебе также, отвечал мне аббе, сказать мне, чтоб я вышел из ее дома? Нет, промолвил я ему, но это может случиться без всякого чуда: когда выгнали из-за стола, то не кладут более быть и в доме. Эти последние слова, мною прибавленный из моего мозга, и по причине хорошей дружбы, какую я ему оказал, сильно его рассердили, чем я много веселился. Я думал, что станет он меня бить, и хотелось мне того посмотреть; потому что я отдал бы назад ему на спину от доброго сердца те рога, кои приставил он мне к голове.

К вечеру прислал аббе спросить боярыню, изволит ли она дать ему время до завтра для вручения ей отчета во всем том, что он имел от нее; и госпожа Аллень приказала ему сказать, что в том она согласна. И так на другой день отдал он свой счет как хорошо, так и худо; но госпожа была так рада, видя себя освободившейся от него, что и не смотрела пристально за мелочью, которая, однако ж, оставалась важной.

Вещи его тотчас были вынесены, потому что он их не имел, а комнатные уборы принадлежали к дому. Наконец он поехал и не было ни большого, ни малого, кто б не рад тому был, за выключкой госпожи Вильгельмши, которая ничего подобного тому не показывала, однако не меньше о том думала, ибо добрая скотница спустя два дня сквозь месяц провалилась и унесла у меня все то, что я имел лучшего и хорошего, чтоб таскаться за аббе. Надобно, что они далеко убрались; ибо я с того времени не видал и не слыхал о них, ниже ветром не наносило, да и я очень мало печалился.

Госпожа Аллень по крайней мере вдвое мне пожаловала вместо того, что жена моя унесла у меня, что меня еще скорее утешило. Приказано мне было сыскать для нее горничную женщину и кучера и я ей обоих вручил за моим выбором.

Хотя не умел я ни читать, ни писать, ни на счетах класть, но взял я в руки ее дела, чтоб править домом так, как делал аббе, и так все люди называли меня господин Вильгельм, толст, как рука в доме.

Одним утром, как была она в своей постели и как я отдавал ей отчет в некоторой вещи, она мне сказала, ты видишь, Вильгельм, как я много имею к тебе доверенности; я надеюсь, что ты не изменишь мне, как тот бездельник Эврард. О! что касается до сего, то нет, сударыня, сказал я ей, ибо надобно, чтоб я был великий негодяй, и сверх того, поцеловал я у ней руку, выставившуюся с постели.

Как это! сказала она, ты еще и волокита? О! сударыня, отвечал я, желал бы я быть столько волокитой, сколько вы прекрасны, наконец чтоб вам быть приятным. Но знаешь ли ты, промолвила она, что ты мне делаешь любовное объявление, и что я должна за это рассердиться? А что вам из того прибыли будет, сказал я в мою очередь, оно не будет ни больше, ни меньше, а лучше было б, когда бы вы радовались, а не сердились. Я очень знаю, что человек моей масти недостоин, чтоб вы отвечали на его оказыванье; но если вы имеете ту милость, то вы впоследствии не будете раскаиваться. Я хочу этому верить, отвечала она; или я буду очень обманута, или ты честный человек; однако этого не довольно, а надобно быть скромну. О! не бойтесь, сударыня, сказал я ей, я нем бываю, как карп, когда надобно; после сего она задумалась, а я взял ее руку, потом открыл одеяло в том месте, где была ее грудь, белая, как снег. Отважился я положить палец на одну, потом всю руку, а после обе на обе, как она была все в задумчивости, и не могло это ее образумить, то я осмелился ее поцеловать. Ох! от этого она очнулась: пойди прочь, Вильгельм, сказала она, севши на постель. Ты очень смел, а я очень слаба. Изрядно, сударыня, отвечал я, так оставьте ж работать моей смелости и вашей слабости, это сделает что мы оба иметь будем удовольствие. Нет, отвечала она, я слышу, идет моя горничная женщина; пойди прочь и сверх всего помни то, что ничем не можешь мне понравиться, как только скромностью; а как и в правду горничная пришла, то я, выходя вон, сказал боярыне, коли на этой ноге, то я считаю, что дело мое уж в мешке.